Я колебался. Но эта женщина до того овладела мною, что я мог делать только то, что она захочет.

– Нет, – сказал я, – это дело решенное, и изменять в нашем плане я ничего не стану.

Сарранти подумал, что я настаивал из преданности ему, и с чувством пожал мне руку.

– Меня ожидают в Париже, – сказал он. – Может быть, мне предстоит проститься с вами навсегда, а может быть, удастся попасть сюда, чтобы еще раз пожать вашу руку. Но, во всяком случае, верьте, что я останусь вам благодарен на всю мою жизнь.

Он обнял меня и ушел.

Вечером я ужинал, по обыкновению, с Орсолой. У меня не хватает духу сказать вам, что я ей обещал в чаду опьянения и какое страшное злодейство порешили совершить мы с нею.

Одним словом, употребляя выражение Орсолы, к утру 19-го августа 1820 года было решено, что в этот же вечер, несмотря ни на что, мы станем миллионерами.

Следующий день я провел в страшнейшем нервном возбуждении и, несмотря на все мое безразличие к поли тике, горячо молил Бога, чтобы восстание удалось, потому что мне казалось, что Орсола намеревалась совершить свое злодейство только в том случае, если Сарранти бу дет вынужден бежать.

До четырех часов вечера я считал буквально каждый удар маятника, и каждый из них мучительно отдавался в моем сердце. День проходил, а ничто необыкновенное не нарушало монотонной тишины нашего уединения.

Наконец, в четыре часа, когда мы собирались сесть обе дать, я заметил, что приборов для детей на столе не было. Орсола решила, что они будут обедать отдельно.

Вдруг послышался конский топот. Я выбежал из столовой. Во двор на взмыленной лошади въезжал ваш отец. У подъезда она свалилась с ног.

– Нам изменили… Продали… Донесли! Мне остается только бежать! – проговорил Сарранти. – Все готово?

– Да, все! – ответила Орсола.

Я между тем не мог выговорить ни слова. В глазах у меня стояло какое-то кровавое облако.

Сарранти подошел ко мне и сжал мою руку.

– Да, да, нас предали! – повторил он. – А восстание было так хорошо задумано и организовано!

Ореола позвала Жана, и тот подвел двух оседланных лошадей.

Языком своим я все еще не владел и только молча указал на них Сарранти.

– Бегите, бегите скорее! – твердила Орсола. – Теперь главнее всего – ваша собственная безопасность!

Он вскочил на одну лошадь, Жан – на другую, оба направились по одной из окольных дорог в Орлеан.

– Отлично! – прошептала мне на ухо Орсола. – Садовник каждый вечер уходит ночевать к своему зятю в Морсан. Мы будем совершенно одни!

– Одни! – повторил я почти бессознательно.

– Да, одни! – подтвердила Орсола. – Одни, потому что как люди предусмотрительные, мы заранее позаботились избавиться от Гертруды.

Это слово «мы» напоминало мне о другом преступлении и сделало меня его сообщником. На лбу у меня вы ступил холодный пот. Я понимал, что теперь настал момент собрать все мои силы и начать борьбу. Но силы исчезли уже давно! Я уже давно привык не к борьбе, а к беспрекословной покорности.

– Ну, давай обедать, – сказала Орсола. – Теперь все дело в том, чтобы не упустить такого удобного случая. Подкрепимся и сделаем свое дело.

Я уже знал, что именно называла Ореола моим подкреплением. Она спаивала меня до такой степени, что я становился сам не свой и мною овладевал какой-то демон безумия и насилия. В этих случаях Орсола обыкновенно подмешивала в мое вино какого-то зелья, от которого я совершенно терял рассудок. Читала ли она у Светония, что сестра Калигулы делала с ним то же самое, когда хотела толкнуть его на какое-нибудь пре ступление, или же просто в ней самой был инстинкт, открывший ей все пути к злодействам, – я не знаю.

В ночь смерти Гертруды я чувствовал совершенно такое же опьянение, смешанное с неистовством, какое овладело мною и после обеда 19 августа. Я встал из-за стола в восемь часов, когда уже начинало смеркаться. Единственно, что я помню, так этот голос, который беспрестанно повторял мне:

– Ты возьмись за мальчика, а я расправлюсь с девчонкой.

Я едва держался на ногах и бессмысленно твердил:

– Да, да, хорошо, хорошо…

– Но прежде всего, – продолжал голос, – надобно устроить так, чтобы можно было свалить все на Сарранти.

– Да, да, на Сарранти! – повторял я.

– Ну, так пойдем же! – произнес голос.

Я почувствовал, что меня повели в кабинет, где стояло бюро, на котором я обыкновенно писал и в ящике которого лежали триста тысяч франков, привезенные мною от нотариуса для Сарранти. Орсола замкнула ящик на ключ, потом взяла клещи и сломала замок.

– Понимаешь? – спросила она.

Я продолжал смотреть на нее совершенно бессмысленно.

– Он украл у тебя деньги, которые ты получил от нотариуса; и, чтобы украсть их, взломал замок. Но в это время в кабинет вошли дети. Чтобы избавиться от свидетелей своего преступления, он убил их.