Валерка, подобно многим мужчинам, у которых кончились аргументы, повысил голос:

– Это у тебя не слишком надежная: руки – крюки, а если нести аккуратно…

Нина уже набрала в легкие воздуха, чтобы наградить братца каким-нибудь особенно изысканным эпитетом, но Андрей не позволил. Он склонился еще ближе к центру стола и прокричал в Наткино ухо:

– А ты что скажешь? В какую версию веришь?

А Натка не могла вымолвить ни слова. Она забыла обо всем на свете. Натка заслушалась, залюбовалась мужем. Андрей был таким, каким она его привыкла видеть, говорил то, что она привыкла слышать, и вел себя так, словно не было между ними месяцев отчуждения, теперь непонятного, необоснованного и уже очень далекого. У Натки перехватило дыхание. Щеки пылали, во рту пересохло. Но на нее выжидающе смотрели три пары глаз. Валеркины с вызовом: «Попробуй только не встань на мою сторону». Ниночкины снисходительно: «Даже если ты, мамочка, поддержишь братца, все равно я права». А глаза Андрея смотрели так, точно ее ответ сейчас мог решить судьбу огромной Вселенной.

С огромной Вселенной Натка, наверное, и не справилась бы, но их маленькую семейную планету была способна заставить вернуться на свою орбиту. Она разлепила губы и сказала, обращаясь к мужу:

– Я верю в тебя.

Потом ей пришлось повторять это еще и еще, все громче и громче, до тех пор, пока голос наконец не обрел необходимую твердость и звучность, и слова не перестали тонуть в общем гомоне, а дошли до ушей и сознания того, кому предназначались. Когда во взгляде Андрея мелькнуло понимание и одобрение, Натка уже снова обрела потерянную точку опоры и продолжила сыпать невероятными признаниями:

– Я поверю в сто пятьдесят предложенных тобой версий, потому что в твоих устах каждая кажется правдоподобной.

Андрей, молча, глазами, просил жену не останавливаться, но Натку и не надо было просить. Она гнала коней во весь опор:

– Я так люблю, когда ты что-то рассказываешь. И это что-то не имеет отношения ни к политике, ни к спорту, ни… – Она осеклась.

– Ни к работе? – подсказал Андрей.

– Да, верно.

– Раньше тебе нравилось, когда я рассказывал о проектах.

– Раньше я могла отвечать тебе тем же.

– Тебя это настолько угнетает?

– Нет. Я думала, это угнетает тебя. Жена среди кастрюль и половых тряпок вряд ли сможет обнаружить интересные темы для беседы.

– Та, у которой в голове пусто, их нигде не найдет.

– А у которой полно?

– Выучит испанский и закажет столик в симпатичном ресторанчике.

Они замолчали и смотрели друг на друга так, как смотрят давно знакомые и очень близкие люди, которые встретились неожиданно, обнаружили друг в друге значительные перемены, но поняли, что именно с этими переменами можно, нужно и важно дружить. Молчание нарушила Ниночка, обратившись к брату:

– Ты набил пузо? Пошли отсюда.

– Чего это мне с тобой идти? Еще не хватало!

– У меня хорошая стипендия, а за углом кинотеатр 5D. Угощаю.

– Ух ты! – Валерка тут же вскочил. – Аттракцион неслыханной щедрости. Чур, пойдем на самый ужасный фильмец с водой и трясучкой. А вы пойдете? – обратился он к родителям, не заметив, как сестра закатила к небу глаза. Она же и ответила непонятливому мальчишке: – Не пойдут. Им потрясений и в жизни хватает.

Дети ушли. Каким-то чудесным образом в ресторане стало менее людно и гораздо тише. От аперитива испанцы поспешили к настоящему ужину, предпочтя сменить заведение. Народу вокруг еще хватало, но Натке казалось, что она сидит с мужем наедине: слишком маленьким был их столик, слишком пристально перекрещивались взгляды, слишком сильно сжимались руки и слишком тесно переплетались души.

– Когда она успела так вырасти? – нарушил молчание Андрей.

– Да, совсем взрослая стала. Тактичная.

– Хорошая получилась девочка. Ты – молодец.

– Почему я?

– Ты же мама.

– А ты папа.

– Ладно, – Андрей улыбнулся. – Уговорила. Мы молодцы.

На этом разговор иссяк. Надо было начать другой, гораздо более важный, и оба не знали, как к нему перейти. Так часто случается. Людям надо многое сказать друг другу, но молчание засасывает, как болото, и кажется, что не хватит ни сил, ни мудрости, ни желания выбраться из его трясины. Рывок они сделали одновременно.

– Нат, я…

– Андрюш…

И снова осечка: пристальные взгляды, извиняющиеся улыбки, кусание губ и дрожание пальцев, которыми он отстукивал по столу какой-то неведомый ритм. У Натки руки не дрожали: были заняты беспрерывным перебиранием уголка скатерти. Невероятным усилием воли она выпустила ткань из пальцев и сделала приглашающий жест в сторону мужа:

– Начинай ты.

«Этот разговор… Я так долго ждала его, а теперь и слова не могу проронить. Боюсь начать не с того и забыть о главном. Да я и не знаю, что главное. Училась-училась и ничему не выучилась. Надо было заглянуть еще раз в свой учебник. Там наверняка нашлась бы очередная подсказка. Ну вот, я уже разучилась жить своим умом. По книжке гораздо легче и, видимо, правильнее. Ладно, признаю это и уступаю Андрею право начать. Пусть скажет все, что у него наболело. И, кстати, надеюсь, он не забудет про свой дурацкий дневник».

– Если хочешь, уедем, – прервал Андрей череду Наткиных мыслей и накрыл руку жены ладонью. Она была большая, теплая и очень надежная. Натка смутилась, как школьница, но руки не отдернула. Переспросила:

– Что?

– Если ты хочешь, мы можем уехать, – повторил муж ровным голосом, глядя ей прямо в глаза. Натка понимала, о чем он, но радость этого понимания была настолько зыбкой и неожиданной, что она позволила себе уточнить еще раз:

– Ты имеешь в виду ресторан?

Андрей покачал головой и ответил очень серьезно: