Я промолчала. Позвала Анечку, взяла под руку мужа и повела их домой. Пыталась радоваться и говорила себе, что не в пример Дине наша Аленка – настоящая умница: знает, как дело обстряпать и не прогадать. Но радость выходила какой-то тусклой и невыразительной, а все оттого, что гадкий внутренний голос подсказывал мне, что Дина – далеко не дура.

Аленка ждет ребенка. Сообщила канадцу про Анечку. Он писает кипятком и кричит в камеру, что Mum & Dad должны срочно come. Мы едем. Пол – само гостеприимство. Возит в Мадам Тюссо, Бэкингем Пэлэс и Аквариум, делает Анечке козу и играет с мужем в шахматы, то и дело повторяя Аленке, что dad – просто cool [27] . Нам новый зять тоже нравится. Особенно по сравнению со старым. Тот от ребенка отказался, этот принял: раскладывает перед нами буклеты частных школ и предлагает выбрать лучшую для Анечки. Я отмахиваюсь: какая школа? Ей всего четыре.

Я не права. Оказывается, по английским меркам, мы уже опоздали. В Лондоне детей отправляют в школу как раз в четырехлетнем возрасте, а Анечке летом будет пять. Так что мы можем ехать, а «Ann stays» (остается, в смысле). Мы все остаемся. Анечка в Лондоне, муж в эйфории (в нашей квартире снова воцарится мир и покой без плача, воплей и хныканья), я – с разбитым сердцем.

После нескольких лет жизни по строгому расписанию (у Анечки был режим, нарушение которого я считала кощунством) я внезапно оказалась предоставленной самой себе. Какое-то время, вдохновленная блаженной улыбкой мужа, я честно пыталась расслабиться и начать получать удовольствие. Я действительно начала: недельку вставала к полудню, не спеша пила кофе, наряжалась часа два и бродила по музеям, галереям и магазинам, не уставая повторять, что я счастлива до поросячьего визга. Визжать действительно хотелось. От скуки. В общем, удовольствие испарилось и не начавшись.

– Ты же мечтала выйти на пенсию. У тебя были желания, планы. – Муж смотрел на меня как на умалишенную и, кажется, подумывал о том, чтобы сдать меня в лапы специалистов.

Я, дабы не заставлять его до конца додумать эту мысль, со всем соглашалась и обещала «еще совсем немного похандрить и встать на путь исправления». Я вдохновенно рассказывала о том, как буду писать картины маслом, вышивать гобелены или сделаю наконец ремонт на кухне. Я накупила красок, ниток и журналов по дизайну и забросила все эти сокровища на антресоли. Вместо жажды творчества мной руководила абсолютная и глубочайшая апатия. Я бесцельно слонялась по квартире и считала не дни, а минуты до летних каникул, когда смогу наконец забрать Анечку на дачу.

– Мы, наверное, поедем на море, – объявила Аленка в конце мая.

– Правильно! – Я искренне обрадовалась. – Поезжайте! Оздоровите ребенка. А уж потом я своими овощами-фруктами в Подмосковье окончательно укреплю ее иммунитет.

– Мам, – дочь замялась, – вообще-то мы на все лето хотели уехать.

– То есть как? – чувствую себя рыбой, выброшенной на сушу. – А как же дача?! – с трудом справляюсь с внезапным приступом удушья.

– Ну что дача? – кажется, вижу, как Аленка дергает плечом и кривит губы. – Запах навоза, шум газонокосилок – никаких удобств.

Задыхаюсь от возмущения: что-то я не помню, чтобы раньше наш участок вызывал у дочери столько негативных эмоций. Да и насчет удобств она, конечно, загнула: горячая вода, туалет и душ в доме, даже полы теплые – чем плохие условия?

– И моря там нет, – резюмирует Аленка, и я капитулирую: моря действительно нет.

Они уезжают, а я выписываю круги перед мужем и рисую ему заманчивые перспективы незапланированного отдыха в Испании. Муж какое-то время слушает, а потом безапелляционно заявляет:

– Нас туда не приглашали.

Какое-то время я спорю:

– Не приглашали не в Испанию, а на виллу родителей Пола. Так мы туда и не поедем. Поживем где-нибудь неподалеку, в симпатичном и недорогом отельчике.

– Помидоры засохнут, – напоминает мой благоверный, которого на самом деле грядки интересовали не больше, чем брачные обряды африканских племен.

Помидоры не засохнут. Июнь выдался мокрый и холодный. Сижу в Москве. Ехать на дачу нет ни малейшего желания. Все так же слоняюсь по квартире, не пытаясь найти себе достойное занятие. В редкие моменты просветления погоды переношу свои хождения во двор. Направо, до мусорного бака, и обратно, к брошенному кем-то из соседей прицепу. В один из таких моционов встретила Аллу. Она семенила по двору и тащила за руку надрывно плачущего Матвейку.

– Мороженое клянчит, – объяснила она, остановившись возле меня, – а у него гланды.

Мычу что-то нечленораздельное в ответ: нет желания разговаривать. Алла ничего не замечает, говорит:

– На УЗИ ездили.

Стряпаю на лице вопросительно обеспокоенное выражение: что-то с ней или с Матвейкой?

– Динка опять беременна. Девочка у нас будет, – отрапортовала Алла с радостно-идиотической улыбкой на лице.

– Поздравляю, – вяло выдавливаю я.

– Фотку видела. Носик курносый, ротик бантиком. А твои как? – Это она про беременность Аленки. А я ни снимков не видела, ни пола будущего ребенка не знаю. Нам не говорят. Пол считает – плохая примета.

– Нормально, – буркаю я и пытаюсь нырнуть в подъезд, но меня догоняет Аллино внезапно унылое:

– Ну, у твоей-то все хорошо… Муж, работа, врачи, условия.

Молчать – верх неприличия, и я спрашиваю:

– А у Дины?

– У этой семь пятниц на неделе. Она то на Гоа с детьми собирается. Говорит, там жизнь дешевая и красота страшная. То в суд подавать.

– На алименты? – других предположений у меня нет.

– На них тоже можно было бы. Если бы эта дуреха точно знала, кто отец.