Анютка безмолвно подняла на него полные слёз глаза, и Гришка, поморщившись, сам сел за стол.

– Толку с вас, баб… Слава богу, хоть рожать ещё не разучились. Был ведь у тебя письмовник Аленского…

– Деду Бочке на цигарки отдала-а-а…

– Я и говорю, что дура… Человек старался, сочинял, время тратил, бумагу, а она… – Не переставая ворчать, Гришка быстро строчил по бумаге: – Угу… м-м… да… Про любовь добавить?

– Ай, нет!

– Зря. Ну, как хочешь. – Гришка выпрямился и с выражением прочёл: «Известная вам особа принимает ваше предложение и будет ожидать через десять минут на заднем дворе». Идёт? Или домой за тряпками забежишь?

– Господи всемилостивый… – ошеломлённо пробормотала Анютка. – Гришенька, ну, я даже и не знаю…

– Я зато знаю! Давай одевайся, бог с ними, с тряпками, он тебе новые купит! Я нашим скажу, что тебе худо стало и ты домой ушла.

– А письмо?..

– Половому сейчас всучу, передаст. Да шевелись уже, княгиня грузинская!

Анютка подошла к нему, взяла за руку. Тихо спросила:

– Попрощаемся, Гришенька?

– Что ж… – Он невесело улыбнулся и вытер бегущую по щеке Анютки слезу. – Скатертью дорожка. Прости, коли грешен был.

– Ты тоже зла не держи. Забеги, если нетрудно, к тётке, скажи – напишу с первым же случаем. – Анютка на миг прижалась мокрой от слёз щекой к его ладони. – Вот чёрт, Гришка… Жалко, что ты цыган. Могли бы ведь жить хорошо…

Он промолчал. Минуту спустя осторожно отстранил жену.

– Ну всё… Беги через чёрный ход, а я письмо передам. Смотри, дитё береги, не скачи, безголовая!

В сенях Гришка сунул письмо половому, попросил передать «сей же минут» грузинскому князю, а сам пошёл на своё место в хоре. Взяв скрипку и привычно водя смычком по струнам, он наблюдал, как князю Дадешкелиани подносят на серебряном подносе его записку, как тот бегло просматривает строчки, как показывает листочек братьям, как все трое хмурятся и обмениваются многозначительными взглядами. Гришка тревожно всматривался в лица грузин и успокоился лишь тогда, когда они встали и направились к дверям. За ними семенил половой, что-то угодливо объясняя идущему позади Давиду: тот явно спрашивал, где находится задний двор. Гришка закрыл глаза, подумав: «Вот и слава богу. Авось по-людски заживёт». Опустил скрипку и улыбнулся, вспомнив о том, что завтра воскресенье, и он будет стоять за спиной Иринки в церкви Успения Богородицы на Таганке.

Дождь лил как из ведра, лужа у крыльца чёрного хода вздувалась пузырями, с крыши капало, и Анютка, опасливо оглядываясь назад, долго не решалась сойти с крыльца. Только когда послышался хлюпающий звук подъезжающей пролётки, она подобрала юбку и бегом, расплескивая грязь, помчалась через тёмный двор. Ветер рвал с головы шаль, холодные капли били по лицу, мельком Анютка подумала, что сейчас она ещё страшнее, чем в тот вечер, когда Давид впервые увидел её. Тогда была больная, сейчас – беременная… чёрт знает что. А больше думать было некогда, потому что под единственным на весь переулок фонарём стоял Давид, и, когда Анютка подбежала, он даже не обнял – просто поймал её в распахнутую шинель, от которой знакомо пахло табаком.

– Господи, Дато… – простонала Анютка, которую князь, подхватив на руки, бережно посадил в пролётку. – Ты откуда взялся-то? Я и не ждала… Думала – не вернёшься… Врёшь, думала…

– Князь Давид Дадешкелиани никогда не врёт! – послышалась знакомая фраза. Давид вскочил в пролётку, сел рядом с Анюткой, развернул её к двум молчаливым фигурам, сидящим напротив. – Анна Николаевна, это Дадешкелиани Зураб и Дадешкелиани Георгий.

Анютка ошалело кивнула, всмотрелась в чеканные, мокрые от дождя лица, успев лишь подумать: улыбнутся – она прочь выскочит… Но грузины молча, почтительно склонились по очереди над её рукой. Старший, Зураб, коротко крикнул извозчику: «Пошёл!» – и пролётка, чавкнув колёсами, покатилась по тёмному переулку. Анютка сжалась под рукой Давида, вдыхая знакомый запах шинели, чувствуя, как колет щёку жёсткий воротник. Рука сидящего рядом Дато сжимала её пальцы, гладила ладонь. Когда пролётка пересекла Тверскую и запетляла в узких переулках между Бронными, Анютка взяла руку князя и молча положила на свой живот. Поднять взгляд она не решилась и даже зажмурилась, когда через минуту озадаченной тишины пальцы Давида чуть вздрогнули.

– Это – моё? – чуть слышно спросил он.

Она хотела ответить, но горло сжимала судорога, и Анютка смогла лишь кивнуть и уткнуться в широкое твёрдое плечо.

Цыгане в Большом доме угомонились после известия об исчезновении Анны Снежной лишь под утро. Брошенный муж объявил о случившемся сам. Когда уставший хор вернулся домой, Гришка поднялся на минуту к себе, тут же спустился и, скроив оскорблённую мину, заявил, что в комнате «всё разворочено», половины платьев жены и её самой нет как нет, а на столе – записка, говорящая о том, что Анютка убежала с грузинским князем. Тут же все забыли про усталость и про сон, с упоением приняв участие в скандале. Митро орал так, что к Большому дому сбежалось пол-Живодёрки в уверенности, что начался пожар. Цыгане сочувственно кивали, поддакивали, втихомолку подсчитывали грядущие убытки: Анютка являлась ведущей солисткой, и доходы хора неизменно должны были упасть. Все с надеждой смотрели на Гришку, ожидая брани и клятв догнать и зарезать изменщицу, но Гришка ограничился вялым чертыханьем и сентенцией «Баба с возу – кобыле легче». Глядя на это, никакой погони организовывать не стали – к полному разочарованию молодых цыган, уже предвкушавших ночную скачку верхом по Москве и драку с «благородиями». Поплакала для порядка лишь Настя, но и она успокоилась, когда Дашка, пять минут о чём-то пошептавшаяся с братом, взяла её за руку и увлекла за собой на кухню. Вернулись оттуда обе с совершенно безмятежными лицами и дружно принялись уговаривать-успокаивать хоревода. Со всем этим утихомирились и разбрелись по комнатам лишь к рассвету. Илона попыталась увести и Митро, но тот попросил оставить его одного.

Когда за женой закрылась дверь, Митро облегчённо вздохнул. Достал трубку, долго прикуривал от лампы, затем с наслаждением затянулся несколько раз. Выпустил в потолок облако дыма, вышел в сени и, глядя на полуприкрытую кухонную дверь, вполголоса позвал:

– Варька! Не спишь там?

– Не сплю. – Варька в широкой домашней юбке и старой кофте появилась из кухни, прошла в залу, села за стол. Негромко сказала: – Да не ярись ты так, Дмитрий Трофимыч. В хоре певиц хватает. Дашка, по-моему, так даже лучше Аньки…

– Да знаю, знаю! – Митро, стараясь не смотреть на Варьку, мерил шагами комнату. – Просто надо ж так, чтобы всё одно к одному…

– Что ещё стряслось? – Митро молчал, и Варька нахмурилась. – Я же видела, Дмитрий Трофимыч, ты ещё днём с Конной сердитый пришёл. Тебе вроде и на Аньку наплевать… для приличия ругался. Помер, что ли, кто-то?

Митро изумлённо воззрился на неё. Варька ответила ему прямым, взволнованным взглядом.

– Ну, знаешь, сестрица… Не зря, выходит, всю жизнь по базарам ворожишь… – Митро подошёл к окну. Глядя в темноту, проговорил: – Калужских я сегодня на рынке встретил.