— Мой дорогой хозяин, я пришел с вами проститься.

— Как, уже? Вот какова жизнь! Стойте, я должен вам признаться, что вчера, когда вы прибыли в мой дом, я относился к вам с большим предубеждением.

— Правда? А ваше лицо было таким приветливым!

— Ба! — ответил, рассмеявшись, маркиз, — вы же были в Египте, неужели посреди дышавшего прохладой гостеприимного оазиса вам не стреляли в спину?

— Черт возьми! Еще бы! Арабы считают оазис лучшим местом для устройства засады.

— Так вот, каюсь, вчера вечером я немного походил на араба и я говорю: mea culpa [3] . К тому же, меня искренне огорчает, что вы так скоро меня покидаете.

— Потому что вы меня еще не познакомили с самым таинственным уголком вашего оазиса!

— Нет, потому что ваша прямота, честность и наши общие воспоминания об опасностях, каким мы подвергались, сражаясь друг против друга, настроили меня — я не знаю почему, но сразу же — на дружеский лад по отношению к вам…

— Слово дворянина?

— Слово дворянина и солдата.

— Хорошо, мой дорогой недруг, я отплачу вам тем же, — сказал генерал. — Я приготовился к встрече с усыпанным пудрой сухим, старым чванливым эмигрантом, напичканным допотопными предрассудками…

— И вы увидели, что можно быть напудренным и не иметь предрассудков.

— Я встретил честное, открытое сердце, общительный характер… Ба! Скажем одним словом — жизнерадостного человека с утонченными манерами, которые обычно исключают все вышеперечисленное. Случилось так, что вы очаровали старого ворчуна, и он полюбил вас всей душой.

— Мне приятны ваши слова. Послушайте, без всякой задней мысли я предлагаю вам остаться у меня еще на день.

— Невозможно.

— Ну, что ж, на это нечего возразить, но, по крайней мере, дайте слово, что вы навестите меня, когда наступит мир, если, конечно, мы еще будем живы.

— Как? Когда наступит мир? А разве у нас идет война? — спросил, рассмеявшись, генерал.

— У нас сейчас нет ни мира, ни войны.

— Да, мы находимся точно посередине.

— Ну тогда встретимся, когда эта середина окажется позади…

— Даю вам слово.

— Я его принимаю.

— Ну хорошо, поговорим как разумные люди, — сказал генерал, взяв стул и усаживаясь в ногах у постели старого эмигранта.

— Не имею ничего против, — ответил маркиз. — Один раз не в счет.

— Не правда ли, вы любите охоту?

— Страстно.

— А какую охоту?

— Любую.

— Но что-то вы любите больше?

— Охоту на кабана… Она мне напоминает охоту на синих.

— Благодарю вас.

— У кабанов и синих одинаковая сила удара.

— А что вы скажете про охоту на лис?

— Фи! — заметил маркиз, с пренебрежением вытянув нижнюю губу, словно принц Австрийского дома.

— О! Это прекрасная охота, — сказал генерал.

— Я ее оставляю Жану Уллье — у него прекрасный нюх и потрясающее терпение, — он может часами сидеть в засаде, поджидая добычу.

— Скажите, маркиз, ваш Жан Уллье может еще кого-нибудь выслеживать, кроме лис?

— Ну, он и в самом деле прекрасно выслеживает любую дичь.

— Маркиз, я бы хотел, чтобы вы полюбили охоту на лис.

— А почему?

— Потому что лучше всего охотиться на лис в Англии. Не знаю почему, но мне кажется, что в это время года воздух Англии будет особенно благотворным для вас и ваших дочерей.

— Ба! — заметил маркиз, присев в кровати, как бы собираясь встать.

— Да, мой любезный хозяин, именно это я и хотел вам сказать.

— Иными словами, вы советуете мне отправиться во вторую эмиграцию? Спасибо!

— Ну, если вы называете эмиграцией короткое приятное путешествие, пусть будет так.

— Мой дорогой генерал, мне хорошо знакомы подобные короткие поездки. Порой они бывают продолжительнее кругосветного путешествия: известно, когда они начинаются, но никогда не знаешь, когда они заканчиваются. А потом, есть одно обстоятельство; возможно, вы мне не поверите…

— Какое?

— Вчера и даже сегодня утром вы смогли убедиться в том, что у меня, несмотря на возраст, незаурядный аппетит, и я могу похвастаться, что у меня еще ни разу не болел живот; я ем все подряд.

— И что же?