— Почему вы решили, что я отдам лошадь тем, кого совсем не знаю?

— Мне решительно не везет! Ваш ответ доказывает, что я совершила ошибку, когда заговорила с вами как с другом или же как с честным противником… Теперь я вижу, что с вами надо было разговаривать по-другому. Вы немедленно мне отдадите вашу лошадь.

— Еще чего!

— Даю вам на размышление две минуты.

— А если я откажусь?

— Я прострелю вам голову, — продолжала крестьянка, наведя на Куртена дуло своего пистолета и взводя курок, чтобы он понял, что еще минута — и слова у нее не разойдутся с делом.

— Ах! Ладно! Теперь я вас узнал! — воскликнул Куртен. — Вы мадемуазель де Суде.

И, не дожидаясь дальнейших действий со стороны своей собеседницы, мэр торопливо слез с лошади.

— Хорошо! — сказала Берта (это была именно она). — А теперь назовите мне ваше имя, и завтра вам вернут вашу лошадь.

— В этом нет необходимости, ибо я вам помогу.

— Вы? Отчего же такая перемена?

— Да я догадался, что человек, которому вы меня просите помочь, не кто иной, как владелец моей фермы.

— Его имя?

— Господин Мишель де ла Ложери.

— А! Вы один из его арендаторов. Хорошо! В таком случае мы укроемся в вашем доме.

— Но, — пробормотал Куртен, который вовсе не горел желанием встретиться с молодым бароном, предположив, что, как только молодой человек с Бертой окажутся под его крышей, сразу же туда пожалует и Жан Уллье, — дело в том, что я местный мэр, и…

— И вы боитесь, что у вас будут неприятности из-за вашего хозяина! — с глубоким презрением заметила Берта.

— О! Вовсе нет, за молодого хозяина я готов отдать жизнь. Но вот-вот сюда, даже в замок Ла-Ложери, прибудут солдаты.

— Тем лучше! Никто не догадается, что бунтовщики-вандейцы укрылись у них под носом.

— Однако мне кажется, что господину барону было бы спокойнее, если бы Жан Уллье нашел для вас убежище более надежное, чем мой дом, куда с утра до вечера будут заглядывать солдаты.

— Увы! Боюсь, что друзьям бедного Жана Уллье теперь не придется рассчитывать на его самоотверженную преданность.

— Как это?

— Сегодня утром мы слышали как в ландах шла жестокая перестрелка; мы не двинулись с места, следуя его совету, однако ждали его напрасно! Жан Уллье мертв или попал в плен, ибо он не из тех людей, кто оставляет своих друзей в беде.

Если бы не сумерки, то Куртену не удалось бы скрыть ту радость, что ему доставила новость: у него словно гора свалилась с плеч. Однако, если его чувства можно было прочитать на лице, то голосом своим мэр владел хорошо, и он таким участливым тоном ответил Берте, что девушка перестала на него сердиться.

— Идемте скорее, — сказала она.

— Да, конечно… Но здесь так несет гарью!

— Да, потому, что был подожжен вереск.

— А! Почему же барон Мишель не сгорел? Ведь пожар должен был дойти до того места, где он схоронился.

— Жан Уллье оставил нас среди камышовых зарослей на пруду Френёз.

— А! Так вот почему, когда я взял вас за руку, чтобы поддержать, мне показалось, что вы насквозь промокли?

— Да, не дождавшись Жана Уллье, я переплыла пруд, чтобы отправиться за помощью. Никого не встретив на своем пути, я взвалила на плечи Мишеля и перенесла его на другой берег. Я надеялась донести его до первого попавшегося дома, но у меня не хватило сил, и мне пришлось оставить его в зарослях вереска, а самой выйти на дорогу; мы не ели целые сутки.

— О! Вы отчаянная девушка, — сказал Куртен, сомневающийся в том, что хозяин встретит его с доверием, и потому решивший заручиться поддержкой Берты. — В добрый час! В такое трудное время, какое мы сейчас переживаем, господину барону нужна как раз такая хозяйка, как вы!

— А разве мой долг состоит не в том, чтобы отдать за него жизнь? — спросила Берта.

— Да, — с пафосом произнес Куртен, — и никто этот долг — готов поклясться перед самим Богом — лучше вас не выполнит! Но успокойтесь, не надо так торопиться.

— Нет, надо! Ведь он страдает! Зовет меня! Конечно, если пришел в сознание.

— Он был без сознания? — воскликнул Куртен, обрадовавшись, что сможет избежать неприятного разговора.

— Конечно! Бедное дитя, ведь он ранен!

— А! Боже мой!

— Представьте себе, что при таком слабом здоровье, как у него, он не получил в течение целых суток настоящей помощи.

— Ах, Боже всемилостивый!

— Добавьте к тому, что целый день он находился на солнцепеке посреди камышей, а с наступлением вечера его одежда пропиталась влагой из-за опустившегося на землю тумана, и, хотя я пыталась его как-то прикрыть, он дрожал от холода!