— Я не нуждаюсь в твоих клятвах, Куртен: выйдя отсюда, я вернусь в Суде. Я предупрежу Жана Уллье, чтобы он был начеку, а Бонвилю посоветую подыскать другое убежище.

— Что ж, вот еще одна причина, — произнес Куртен, подавая перо своему молодому хозяину.

Мишель взял у него перо и написал на листке:

Он хотел было написать дату, но арендатор остановил его:

— Нет, молодой хозяин, не сейчас, пожалуйста. Мы поставим число на следующий день после вашего совершеннолетия.

— Хорошо, — сказал Мишель.

И он подписал документ, оставив над подписью свободное место, чтобы потом вписать число.

— Если бы господин барон пожелал отдохнуть поудобнее, чем на этом табурете, и не собирался возвратиться в замок, я бы сказал господину барону: там, наверху, имеется не слишком скверная кровать, и она в вашем распоряжении.

— Нет, Куртен, — ответил Мишель, — разве ты не слышал, что я возвращаюсь в замок Суде?

— А зачем вам туда? Раз уж господин барон заручился моим обещанием ничего не говорить, то ему спешить некуда.

— То, что видел ты, Куртен, мог видеть и кто-нибудь другой, и если ты будешь молчать, потому что обещал, другой, не давший такого обещания, сможет заговорить. Итак, до свидания!

— Господин барон волен поступать как ему угодно, — сказал Куртен, — но напрасно, право же, напрасно он возвращается в эту мышеловку.

— Ладно, ладно! Я благодарен тебе за советы, но я рад тебе сообщить, что я уже в том возрасте, когда могу делать то, что хочу.

И с этими словами, произнесенными с твердостью, на какую арендатор не считал его способным, он встал, открыл дверь и вышел.

Куртен провожал его взглядом, пока дверь за ним не закрылась; только тогда он схватил бумагу, обещавшую ему продление аренды, прочел, аккуратно сложил вчетверо и убрал в свой бумажник.

И тут ему показалось, что он слышит какие-то голоса возле дома; он подошел к окну, приоткрыл занавеску и увидел молодого барона рядом с матерью.

— Ага! — сказал он. — Передо мной, молодой петушок, вы распелись куда как громко; но вот госпожа наседка, она заставит вас притихнуть!

В самом деле, баронесса, видя, что Мишель все не возвращается, подумала, что Куртен мог сказать ей правду, и не будет ничего удивительного, если ее сын окажется у арендатора.

Мгновение она колебалась, отчасти от гордости, отчасти от боязни выходить ночью, но наконец материнская тревога взяла верх и, завернувшись в длинную шаль, она направилась по дороге, ведущей на ферму Куртена.

Дойдя до двери, она увидела, как из дома Куртена выходил ее сын.

Когда она поняла, что с молодым человеком ничего не случилось, все ее страхи исчезли и ничто больше не сдерживало ее властный нрав.

А Мишель при виде матери от неожиданности отпрянул назад.

— Идите за мной, сударь, — произнесла баронесса, — по-моему, самое время возвращаться в замок.

Бедному юноше даже в голову не пришло спорить или спасаться бегством: он пошел за матерью послушно и безучастно, как маленький ребенок.

За всю дорогу баронесса и ее сын не обменялись ни словом.

По правде говоря, Мишеля молчание устраивало больше, чем объяснение, когда его сыновнее послушание, или, вернее, слабость характера, неизбежно привело бы к тому, что мать одержала верх.

Когда они подходили к замку, уже начало светать.

Все так же молча баронесса проводила молодого человека в его комнату.

Там он увидел накрытый стол.

— Вы, наверное, проголодались и устали, — сказала баронесса.

И она добавила, показывая на стол и на кровать:

— Вам надо поесть и выспаться.

Затем баронесса удалилась, закрыв за собой дверь.

Молодой человек с содроганием услышал, как ключ два раза повернулся в скважине замка.

Его лишили свободы.

Уничтоженный, он рухнул в кресло.

Такая лавина событий способна была сломить и более волевого человека, чем барон Мишель.

Впрочем, у него был только небольшой запас энергии, да и тот ушел на разговор с Куртеном.

Быть может, он не рассчитал своих сил, заявляя арендатору, что вернется в замок Суде.