Шрифт:
– А про женитьбу не думал?
– Я-то? Я что, не в своем уме? К чему это? Только хлопот на свою голову. Жене туфли нужны! А где я их возьму? Сам-то я – вот, босым хожу.
– И сапог у тебя нет?
– Как это нет? Тетя Леньо с покойника в прошлом году сняла. Но я их только на Пасху обуваю, чтобы в церковь сходить, попам для удовольствия. А потом снимаю, вешаю на шею и возвращаюсь домой.
– А что тебе нравится больше всего на свете, Мимифос?
– Больше всего хлеб. Ух, как я его люблю! Тепленький, а еще если пшеничный!… Ну и ржаной тоже! Потом – вино. А потом – сон.
– А женщина?
– Фу! Поесть, выпить и поспать – вот это дело! А все остальное – вздор!
– А вдова?
– Дьявол ее побери! Держись от нее подальше!
Мимифос трижды сплюнул и перекрестился.
– Читать-писать умеешь?
– А то как же! В детстве посылали меня силком в школу. Но вскоре заболел я тифом и сдурел. Спасся!
Зорбасу моя болтовня уже надоела: в мыслях у него была только вдова.
– Хозяин… – сказал он и взял меня под руку, а затем повернулся к Мимифосу и велел: – Ступай вперед. Разговор у нас. – Зорбас выглядел взволнованным и заговорил тише: – Прошу тебя, хозяин, – не посрами мужского племени! Богодьявол посылает тебе это лакомство: зубы у тебя в порядке, не отказывайся! Протяни руку и возьми! На что Творец руки нам дал? Чтобы брать. Так бери же! Много женщин повидал я в жизни, но эта вдова крушит все крепости до основания, будь она неладна!
– Не нужны мне хлопоты! – сердито ответил я.
Но рассердился я потому, что в глубине души возжелал этого всемогущего тела, которое пронеслось передо мной, словно хищный зверь, источая запах совокупления.
– Хлопоты тебе не нужны! – удивленно воскликнул Зорбас. – Так что ж тогда тебе нужно, хозяин?
Я не ответил.
– Жизнь хлопотна, смерть – нет, – продолжал Зорбас. – Знаешь, что значит быть живым? Снять пояс и искать неприятностей.
Я молчал. Знал, что Зорбас прав, знал, но не мог решиться. Жизнь моя пошла по ложному пути: отношения с людьми я низвел до внутреннего монолога. Я опустился так низко, что, если бы мне предложили влюбиться в женщину или прочесть хорошую книгу о любви, я предпочел бы книгу.
– Не нужно расчетов, хозяин, – продолжал Зорбас. – Оставь числа, разбей проклятые весы и закрой лавочку. Сейчас решается: ты или спасешь свою душу, или совсем загубишь. Послушайся меня, хозяин: возьми платок, завяжи в узел несколько лир (только золотых, а не бумажных – эти глаза не слепят!), пошли их с Мимифосом вдове, и пусть он скажет вот что: «Угольный хозяин шлет тебе привет, а к тому же вот, пожалуйста, и платочек. Мало, зато с большой любовью. А про овечку не печалься: если даже она пропала, не беда. Мы, так сказать, всегда к твоим услугам! Увидал он тебя, когда ты мимо кофейни проходила, и в голове у него помутилось».
Вот что. А сразу же после этого, на другой вечер – мешкать тут нельзя, – постучись к ней в дом. С дороги, мол, сбился, а тут стемнело. За фонарем, дескать, зашел. Или вот что: почувствовал вдруг себя слабо и просишь стакан воды. А еще лучше вот что: «Вот тебе, пожалуйста, госпожа моя, овечка, которую ты потеряла. Я ее нашел!» И вдова тут же – послушай, что я тебе говорю! – тут же даст тебе обещанную награду, и тогда ты въедешь – ах, если бы и я был на крупе твоего коня! – въедешь прямехонько в Рай. Другого Рая, злополучный, и нет: не слушай попов – нет другого Рая!
Мы уже подходили к саду вдовы. Мимифос вздохнул и принялся петь женским голоском про свои страдания:
Каштаны хороши с вином, ну а орехи – с медомМужчине хочется жены, а женщине – мужчины.Зорбас ускорил шаг, ноздри его вздрагивали. Он остановился, сделал глубокий вдох, посмотрел на меня.
– Ну, что? – спросил он, с нетерпением ожидая ответа.
– Пошли отсюда! – резко отозвался я и зашагал быстрее.
Зорбас тряхнул головой, что-то рявкнул, но я не расслышал.
Придя в барак, он сел, скрестив ноги, пристроил на коленях сандури, поднял голову, погрузился в раздумья, словно перебирая в памяти песни, а затем заиграл очень печальную, жалобную мелодию…
Время от времени он искоса поглядывал на меня, и я чувствовал, что он не мог или не желал сказать словами то, что говорил с помощью сандури. Что жизнь моя пропащая, что вдова и я – пара насекомых, которая живет в этом мире всего какое-то мгновение, а затем издыхает навеки. И никогда больше! Никогда!
Зорбас резко встал, поняв вдруг, что все старания его насмарку. Он прислонился к стене, закурил сигарету и, помолчав немного, сказал:
– Послушай, хозяин, что сказал мне как-то один ходжа в Салониках, послушай, даже если все это впустую.
Был я тогда в Салониках бродячим торговцем. Ходил по домам и продавал катушки с нитками, иглы, жития святых, благовония, перец… Голос у меня был, как у соловья, а надо тебе сказать, что женщин можно и голосом брать (и чем только их не берут, негодниц!). Что там у них внутри творится, одному дьяволу ведомо! Ты можешь быть уродом, хромым, горбатым, но стоит запеть сладким голосом, и женщины по тебе с ума сходить будут.