– Доброе утро, хозяин! С Новым годом!

Голос Зорбаса неожиданно вернул меня снова на землю. Открыв глаза, я успел заметить, как Зорбас разбил о порог барака крупный плод граната. Освежающие рубины долетели до кровати, я собрал несколько, положил в рот и почувствовал их свежесть.

– Желаю много денег, хозяин, доброго настроения и чтобы красивые девушки похищали нас! – радостно воскликнул Зорбас.

Он умылся, побрился, принарядился – надел штаны из зеленого сукна, серый войлочный пиджак, полушубок из наполовину вылинявшего козьего меха, русскую каракулевую шапку – и подкрутил усы.

– Пойду, хозяин, поприсутствую в церкви как представитель компании, – сказал он. – Для угля будет хуже, если нас примут за масонов. А я от этого ничего не теряю. И время скоротаю. – Он слегка наклонил голову, подмигнул и тихо сказал: – Может быть, и вдова там будет.

Бог, интересы компании и вдова неразрывно слились воедино в мыслях Зорбаса. Я услышал его легкие удаляющиеся шаги и вскочил: волшебство исчезло, душа снова оказалась запертой в темнице из плоти.

Я оделся и пошел прогуляться вдоль берега. Шел я быстро, радуясь, словно избавившись от какой-то опасности или от греха. Святотатством показалось мне вдруг утреннее желание подглядеть и увидеть еще не родившееся будущее.

Вспомнилось, как однажды утром мне посчастливилось увидеть на сосне кокон бабочки в ту минуту, когда пребывавшая внутри душа разрывала оболочку, собираясь выйти на свет [36] . Я ждал, но бабочка медлила, а я спешил. Тогда я склонился над коконом и принялся согревать его своим дыханием. Я нетерпеливо согревал его, и вот чудо начало свершаться у меня на глазах, в более быстром ритме, чем это происходит в природе. Наконец кокон раскрылся – и бабочка появилась на свет. Никогда не забуду охватившего меня ужаса: крылышки ее остались темными, не расправленными – бабочка содрогалась всем тельцем, пытаясь расправить их, но так и не смогла. Я тоже пытался помочь ей своим дыханием, но тщетно: ей нужно было терпеливо созревать и расправлять крылышки под солнцем, а теперь было уже слишком поздно. Дыхание мое заставило бабочку родиться предчасно, морщинистой и недозревшей. Она появилась на свет до надлежащего срока, отчаянно трепыхалась и вскоре умерла у меня на ладони.

Легкий, как пушинка, трупик бабочки – пожалуй, самое тяжкое, что лежит у меня на совести. И вот теперь я необычайно ясно осознал, что ускорять вечные законы – смертный грех, нужно с верой следовать вечному ритму.

Я присел на скале, чтобы не спеша усвоить эту появившуюся на Новый год мысль. «О, если бы мне удалось в новом году так вот, без истерической спешки, задать нужный ритм моей жизни! – говорил я себе. – Если бы эта маленькая бабочка, которую я убил, поспешив воскресить ее, если бы эта бабочка всегда летела передо мной, указывая путь! Эта преждевременно умершая бабочка помогла бы своей сестрице – душе человеческой – не спешить и успеть расправить свои крылышки в медленном ритме!

Я радостно вскочил, получив новогодний подарок – свежий воздух, чистое небо, сияющее море.

Я отправился в село. Служба, должно быть, уже кончилась. Я шел, и сердце мое стучало в неизъяснимом ожидании, кто же первым повстречается мне в самом начале нового года. Кто принесет удачу душе моей. Будет ли это ребенок с новогодними игрушками в руках или кряжистый старик в белой рубахе с широкими рукавами, уже исполнивший свой долг на земле? Чем ближе я подходил к селу, тем сильнее становилось мое волнение.

И вдруг я почувствовал слабость в коленях. По дороге от села между масличными деревьями показалась идущая волнующейся походкой, с полыхающими румянцем щеками, в черном платке на голове, вся сияющая красотой вдова.

Шла она, изгибаясь всем телом, словно черная пантера, и показалось мне, будто в воздухе резко пахнуло мускусом. «О, если бы можно было бежать!» – подумал я. Я прекрасно знал, что этот свирепый зверь не знает пощады и что победой могло быть только бегство. Но как бежать от нее? Вдова приближалась. Галька скрипела, словно шло целое войско. Она вскинула голову, платок соскользнул, и показались ее волосы – блестящие, цвета воронова крыла. Она молниеносно глянула на меня и улыбнулась. В глазах у нее было дикое наслаждение. Затем она очень быстро снова повязала голову платком, словно испугавшись, что я увидел сокровенную тайну женщины – ее волосы.

Я попытался поздороваться, поздравить ее, но язык присох к гортани, как в тот день, когда рухнула галерея и мне угрожала смертельная опасность. Тростник у изгороди сада качнулся, лучи зимнего солнца упали на золотые лимоны и апельсины с черной листвой, и весь сад засиял, словно рай.

Вдова остановилась, протянула руку и резким толчком открыла калитку в сад. В этот миг я и прошел мимо. Она повернулась, посмотрела снова, и брови ее заиграли.

Калитка осталась открытой, и я видел, как она, покачивая бедрами, исчезает среди апельсиновых деревьев.

Броситься в дом, запереть на засов дверь, подбежать к ней, схватить за талию и, не говоря ни слова, упасть вместе на постеленную кровать – вот как должен был поступить настоящий мужчина! Именно так бы и поступил мой дед и – дай-то боже! – мой внук, а я стоял на полпути и раздумывал…

– В другой жизни поступлю лучше. А теперь – пошли! – пробормотал я с горькой улыбкой.

Я углубился в зеленое ущелье, чувствуя на сердце тяжесть, словно после свершения какого-то смертного греха. Я все бродил и бродил. Было холодно, и я продрог. Я гнал прочь покачивающееся тело, улыбку, глаза, груди вдовы, но они возвращались снова и снова. Я бежал, словно за мной гнались.