Чего здесь больше – страха перед жизнью, отчаяния, смрада «пламенного мотора» или подспудного сознания постыдности жизни, несовместимой с представлениями о добре, выработанными человеческим духом?

Или слишком затянувшееся, ставшее мучительным «знание о древе» без продвижения дальше, по неспособности из-за лени души или по невозможности из-за тщательно «расставленных» обстоятельств? Уместно вспомнить стихи одного из лучших наших поэтов Ю. Кузнецова:

Кем мы втянуты в дьявольский план? Кто народ превратил в партизан? Что ни шаг – отовсюду опасность… Гласность! – даже немые кричат, но о главном – покорно молчат. Только зубы от страха стучат… Я чихал на подобную гласность!

«Перестройка – это раздевание», – сетовал «мужик в электричке». Вот и я – только что сходил к колодцу за водой – а на нем афишка: «В видеосалоне – «Убийца в куще (Ужасы)» и «Последний девственник Америки (боевик)». Это уже в ярославской деревне, основанной еще куликовскими героями. «Комсомол лютует», как говорят местные старушки.

Безумие и бездушие провозглашаются первыми признаками «молодежности», – чем тупее, жестокосердней, бездушнее – тем «молодежнее». «Молодежные проблемы» – как правило, проблемы выбора шлака для заполнения пустот на месте старательно выхолощенной человечности.

Инфантильность поощряется через культ животных инстинктов, переходя в «изысканное» недомыслие, порой сохраняющееся до седых волос «детей XX съезда». Мужеподобные женщины и женоподобные мужчины чуть ли не лают уже с экранов. Любое возражение вызывает звериную ненависть: «надоело! допотопно! устарело! хватит!» Старшие относятся к подросткам как к инопланетянам. Побаиваются собственных детей, для которых цена человеческой жизни пала практически до нуля.

Сорокалетний отец рассказывал мне, что не ночует дома – боится, что сын зарежет (тому нужны деньги, постоянно и во все возрастающем количестве). Сыну двадцать лет. Отец советовался: «заявлять или не заявлять?» Отец – коммунист. Полная растерянность. Сын хотел в последний раз заработать денег в восьмом классе. Это было запрещено… Прозорливо, не правда ли? – раздувать культ вещей параллельно с обнищанием, дефицитом и запретом подросткам заработать. Конфронтацию на этой только почве можно «раскрутить», не выходя из кабинета. Вот только какого?

Идеальным средством для манипуляции сознанием стал телевизор – единственное «окно в мир» для многих. На фоне серых будней, наполненных нервотрепками и очередями, на фоне серых зданий и «промзон», на месте живой природы, на фоне тотальной обшарпанности быта, домашний экран представляется как бы единственным пестрым пятном, точкой, в которой человек вроде как скрепляется со всеобщей «кровеносной» системой организма, называемого обществом. Все остальное, что может и должно объединять граждан страны, – или разрушено (а вдогонку– «ату его, ату!»), или эфемерно. Остались, условно говоря, Тото Кутуньо и комиссар Катанья. Всеобщая унификация телевидением сглаживает те неровности, которые и составляют индивидуальность. Глядение до умопомешательства становится обычным явлением. Тот, что посильней, догадывается об утонченном насилии, над ним производимом. Раздражается, выделяясь и «подставляясь» под массированный удар взращенных в угаре. Он и боится своего прозрения, своей «самости», и глушит себя, гасит.

В этом смысле телеэкран можно назвать «окном с видом на запой». Разговоры вплоть до речевых оборотов, мнения вплоть до прогноза подписки или голосов на очередных выборах, – все при желании легко просчитывается, предугадывается точнее, чем прогноз погоды. А желание есть, не может не быть. Вот только у кого?

Телевидение – в руках высокопоставленных функционеров. Аппарата, как принято теперь говорить. Хватка железная. Удилища крепки, черви насажены. Но что нас-то заставляет клевать на эту наживку? Вопрос риторический. Все вкупе. И прежде всего – собственная духовная неопрятность, так скажем.

Мы коротаем дни. Мы коротаем жизни, временность которых – во внушенном нам понимании – категория не философичности, а признак никчемности, мы коротаем… уверенные к тому же, что над нами – пустота, а за гробом – зловонный тлен.

Можно ли ждать каких-либо откровений, если находишься в этом состоянии духа? Можно ли назвать такое положение случайным, если мы видим, насколько всеохватно это порабощение духа, насколько неудержима атомизация общества на отдельных растерянных, отчаявшихся, растениеобразных, агрессивных, – в общем, таких «разных, разных, разных», что временами выть от тоски хочется?

Насильственный декаданс ныне набрал такие обороты, что порой кажется, – не от «демос» (народ) происходит наша демократизация, а попросту от «демонов», терзающих и добивающих уже человеческую душу.

Оккультизм цветет пышным цветом, целые аудитории засыпают под взглядами гипнотизеров. За обоями по ночам зашуршали «барабашки». Полстраны ставит стаканы с водой перед телевизорами – очищать, а над всем этим непрерывно звучит: «Мы – материалисты!»

А что, и материалисты! Ведь если можно заставить полстраны поверить во что угодно и что угодно внушить из крохотной студии, минимальными средствами, «оптово», так сказать, – то почему не внушить однажды, что все доброе есть злое, все светлое есть черное, и оно – доброе и светлое – есть то, что мешает перестройке!? Круши его, гаси!

С каким искренним восторгом выльется тогда разбуженная энергия и накопленная злоба! Все дозволено, юноши! Молодежь – впереди перестройки, она – наша надежда. Бей их!.. И побьют. В Кампучии и – раньше – в Китае эта система уже сработала, у нас – отрабатывается. Хотя бы на травле «трех журналов». Уже страшно подписываться, – признавалась одна читательница, – вдруг они начнут по спискам подписчиков?…

Вот до чего дошли страхи… Хотя некогда именно так – по спискам отделений Союза русского народа – и расстреливали. Гимназистов и профессоров, рабочих и интеллигентов…