Я примирительно помахал руками, чтобы немного разрядить атмосферу. — Нет, нет. Все не так, как ты думаешь, Оккинг; ты неверно истолковал мои слова и неправильно понял побуждения Папы. Никто не говорит, что тебе не по силам поймать убийц без посторонней помощи. Они не намного хитрее, сообразительнее или опаснее, чем обычные поганцы, которых ты тащишь за шиворот в тюрьму каждый день. Фридландер-Бей просто считает, что, поскольку дело напрямую затрагивает его интересы, совместная работа сэкономит массу времени и сил и, кстати, сохранит немало жизней. Разве наши труды не окупятся, если благодаря им хотя бы один полицейский не наткнется на пулю?

— А какой-нибудь шлюхе Папы не вставят нож вместо более привычного ей инструмента? Ах, как трогательно. Ладно, слушай: когда ты, наверное, только шел сюда, мне позвонил Папа. После напряженных переговоров я дал согласие сотрудничать, но до определенной степени. До определенной степени, Марид. Я не потерплю ни от него, ни от тебя попыток диктовать мне, как вести расследование, вообще — любого вмешательства. Ясно?

Я кивнул. Мне хорошо знакомы оба деятеля. Лейтенант может петушиться сколько угодно: Папа в любом случае добьется своего.

— Вижу, мы поняли друг друга, — продолжил Оккинг. — Вообще, это выглядит как-то неестественно: крысы и мыши спешат в церковь помолиться о скорейшем выздоровлении кота. Когда мы заполучим двух психопатов, учти: медовый месяц пройдет. Да, милый, продолжится старая игра в полицейских и воров…

Я пожал плечами. — Бизнес есть бизнес.

— Как мне надоела ваша идиотская поговорка! Ладно, теперь исчезни!

Я послушно убрался из кабинета, спустился на лифте и покинул негостеприимный казенный дом. Стоял приятный прохладный вечер; огромный шар луны то прятался за сверкающими металлическим блеском облаками, то представал во всей красе. Я шагал по улице, погруженный в мрачные мысли. После выходных в мой мозг вделают розетку. До сих пор я старался отвлечь себя разными делами, но теперь будет масса времени поразмыслить над собственной судьбой. Я не чувствовал возбуждения перед грядущей процедурой — только голый животный ужас. Остается ровно трое суток до того момента, когда я перестану существовать, и с операционного стола поднимется другой человек, убежденный, что он прежний Марид Одран, причем я сам никогда не сумею определить, что именно изменилось: сознание этого никогда не перестанет мучить меня, не даст успокоиться, словно кусочек еды, застрявший между зубов. Каждый, кто знал меня раньше, заметит разницу, но только не я, потому что нельзя посмотреть на себя со стороны.

Я отправился прямиком в клуб Френчи. Ясмин уже трудилась в поте лица, обрабатывая молодого тощего клиента, щеголявшего в живописных просторных белых штанах с завязками вокруг щиколоток и желтовато-серой спортивной куртке. Наряд выглядел намного старше владельца и тянул лет на пятьдесят, не меньше. Наверное, парень приобрел прикид за полтора киама в пыльном углу какого-нибудь магазина подержанных вещей; от одежды несло нафталином и затхлостью. Так пахнет платье вашей прабабушки, висящее в шкафу с незапамятных времен.

На сцене отбывала свое время обрезок по имени Бланка. Френчи взял за правило не принимать на работу гетеросеков. Фемы — о'кей, послеоперационные гетеросеки — никаких проблем, но люди, как бы застрявшие между мужским и женским полом, возбуждали в нем инстинктивное подозрение, что они точно так же затормозят когда-нибудь важное дело, и он не хотел отвечать за последствия. Заходя к Френчи, можно быть твердо уверенным, что не напорешься на кого-нибудь, чья штука окажется больше твоей, за исключением других клиентов и самого хозяина, конечно. Если обнаружишь неприятную истину — кроме себя, винить некого…

Бланка словно мысленно перенеслась куда-то очень далеко; ее бренное тело двигалось с грацией неотлаженного автомата. Подобная манера распространена среди девочек, промышляющих в барах на Улице. Они нехотя дергаются, едва попадая в такт музыки, измученные опостылевшим занятием и думая лишь об одном — поскорее бы убраться от жары и слепящего света прожекторов. Танцовщицы пялятся на собственное отражение в установленных за сценой мутных стеклах, либо на зеркала на противоположной стене бара, за спинами посетителей; обычно они смотрят поверх голов, выбрав какую-нибудь точку, от которой до конца выступления не отрывают глаз. Бланка старалась выглядеть «клевой телкой» (выражений вроде «обворожительная» или «сексапильная» в ее словарном запасе нет), но результат получился несколько иной: казалось, девочке вкатили в челюсть заморозку, и она пытается понять, хорошо ей сейчас или не очень… Она продавала себя, как коммивояжер — одежду или обувь, то есть изображала нечто, совершенно отличное от обычного «рабочего» образа, который сразу принимала, сходя со сцены. Ее движения — устало-неуклюжие, бездарные попытки имитировать сексуальные позы — должны, по идее, возбуждать мужчин, но вдохновиться способны, пожалуй, только основательно набравшиеся посетители и клиенты, уже положившие глаз именно на нее. Я видел номер Бланки раз сто. Впечатление удручающее: не меняется ничего — ни музыка, ни монотонные притоптывания и жесты… Можно заранее предсказать любое движение, даже неуклюжие «всплески страсти» происходят в одном и том же месте песни.

Наконец, она отработала; раздались жиденькие аплодисменты, причем в основном старался парень, который регулярно покупал ей выпивку и воображал, что нашел женщину своей мечты (в плане удовлетворения сексуальных потребностей). На самом деле, в баре Френчи, как и в остальных расположенных на Улице заведениях, требуется гораздо больше времени и усилий, чтобы завязать общение с длительными последствиями. Тем, кто не в курсе, покажется, что все как раз наоборот, потому что девочкм стайкой саранчи налетают на любого, решившего заглянуть в их логово. Диалог (как и знакомство) обычно получается очень коротким:

— Привет, милый, как тебя зовут?

— Хуан-Ксавьер.

— Ой, как красиво! Ты откуда?

— Новый Техас.

— Ой, как интересно! Давно в нашем городе?

— Пару дней.

— Не хочешь меня угостить?

Разговор закончен: связь налажена. Даже суперагенту экстра-класса не вытянуть столько информации за такой рекордно короткий срок. За каждой затасканной фразой прячется безысходная тоска, словно девочки уже отчаялись, потеряли надежду когда-нибудь распрощаться с постылой работой, хотя внешне здесь царит обманчивая атмосфера абсолютной свободы и независимости. «Если придет в голову послать нас к черту, дорогуша, просто выйди на улицу и больше не возвращайся!» Но после увольнения выбор совсем невелик: либо поскрестись в дверь другого заведения подобного рода, либо спуститься еще на одну ступеньку лестницы, ведущей на Дно Жизни («Эй, миленький, скучно? Нужна компания? Ищешь что-нибудь особенное?» Понимаете, о чем я). Годы идут, цены становятся ниже и ниже, а доходы меньше; вскоре начинаешь продавать себя за стакан белого вина, как одна моя знакомая, Мирабель.