— Полагаю, нет.

— Я тоже так считаю, — самонадеянно улыбнулся Леон.

По дороге в Англию с путешественниками не случилось ничего примечательного. Ночь они провели в Кале, а вечером следующего дня погрузились на корабль. К досаде Леона герцог строго-настрого запретил ему покидать пределы каюты. Его милость пересекал Ла-Манш множество раз, но впервые вынужден был проторчать все путешествие на палубе. Один раз Эйвон спустился в крошечную каюту и, обнаружив, что Леон заснул, сидя в кресле, осторожно уложил пажа в постель и укрыл меховым пледом. После чего вернулся на палубу, где и встретил рассвет.

Когда на следующее утро Леон выбрался из каюты, он испытал самое настоящее потрясение, обнаружив, что его хозяин провел ночь наедине с ветром и солеными брызгами. Дабы привести пажа в чувство, Эйвон дернул его за медный локон и отправился завтракать. Насытившись, его милость предался сладостному сну, длившемуся вплоть до самого Дувра. Леон же занял его пост на палубе. Выспавшись, Эйвон привел себя в порядок и только тогда соизволил сойти на берег. Гастон к этому времени успел поднять переполох в прибрежной гостинице. К тому моменту, когда его милость переступил порог постоялого двора, на столе в отдельной гостиной дымился обед.

Леон осторожно приблизился к столу и с изумлением уставился на блюда. На гигантской тарелке высилась груда вареной говядины, в изобилии украшенная ломтиками ветчины и массивными окороками странных животных. Окорока при ближайшем рассмотрении оказались конечностями английских каплунов. На соседнем блюде покоилась исполинская утка, окаймленная мясным паштетом; неподалеку кокетливо подрагивал пудинг. Всей снеди составляла компанию огромная бутылка с багровой жидкостью и кувшин дымящегося эля.

— Что с тобой, мой дорогой Леон? — поинтересовался его милость, изучая ошеломленное лицо пажа.

Мальчик обернулся. Его милость стоял в дверях, энергично обмахиваясь веером. Леон неодобрительно глянул на веер. Эйвон, заметив осуждение в его глазах, улыбнулся.

— Тебе не нравится эта безделушка, дитя мое?

— Мне вообще все не нравится, Монсеньор.

— Ты меня огорчаешь. А какого ты мнения об английской кухне?

Леон покачал головой.

— Она ужасна, Монсеньор. Это… это варварство!

Герцог от души расхохотался и прошел к столу. Леон проворно последовал за ним, намереваясь, как обычно, занять место за его стулом.

— Дитя мое, ты разве не видишь, что стол накрыт на двоих? Садись. — Его милость встряхнул салфетку и взялся за нож. — Не хочешь отведать утки?

Леон робко сел.

— Да, Монсеньор, как вам будет угодно.

Его милость внимательно наблюдал за нервными, но чрезвычайно изящными движениями пажа.

— Так, значит, это Дувр, — спросил Леон, ковыряя утиное мясо.

— Ты совершенно прав, дитя мое, — ответил его милость. — Это Дувр. Ты хочешь выразить восхищение этим обстоятельством?

— Да, Монсеньор. Все английское так необычно, но мне нравится. Разумеется, мне бы все это не понравилось, если бы здесь не было вас.

Эйвон плеснул в бокал вина.

— Боюсь, ты мне бессовестно льстишь.

Леон доверчиво улыбнулся.

— Нет, Монсеньор. Вы обратили внимание на хозяина?

— Я хорошо знаком с этим добрым человеком. А что с ним такое?

— Он такой маленький и такой жирный, а нос у него так блестит! Когда он вам кланялся, Монсеньор, я испугался, что он вот-вот лопнет!

— Какое ужасное предположение, дитя мое. Похоже, у тебя мрачное чувство юмора.

Леон довольно рассмеялся.

— Знаете, Монсеньор, — пропыхтел он, энергично перепиливая утиный хребет, — до вчерашнего дня я ни разу не видел моря! Оно прекрасно, но в какой-то момент мои бедные внутренности взбунтовались. — Леон красноречиво взмахнул руками.

— Мой дорогой Леон! По правде говоря, у меня нет ни малейшего желания обсуждать сейчас манеры твоих драгоценных внутренностей. Боюсь, их прискорбное поведение придется мне не по душе.

— Мне тоже не понравилось, как повели себя мои несчастные кишки, Монсеньор! Но я справился с ними: стиснул зубы и не позволил, чтобы блюда, которые мы с вами отведали в Кале…

Эйвон стукнул веером Леона по пальцам.

— Я прошу тебя помолчать, дитя мое.

Леон обиженно потер руку.

— Да, Монсеньор, но…

— И не спорь!

— Хорошо, Монсеньор. Я и не думаю спорить. Просто я…

— Мой дорогой Леон, ты несносен! Ты становишься крайне назойливым.

— Я пытаюсь объяснить, Монсеньор, — с достоинством возразил Леон.