– Расскажи, как все было. Мне отец звонил: сказал, что убили.

– И где?

– А что тут такого? Я всегда знала, что он козел. А ты почему не спрашиваешь, кто именно козел – отец или Юрка? И правильно не спрашиваешь. Потому что оба – казззлы! А ты что, – Катя взглянула на Аню совершенно без неприязни, напротив, с живым, искренним интересом, – ты в самом деле была с ним? Это не ты его убила?

– Н-нет…

– Жалко. Жалко. Во всяком случае, я бы знала, кого благодарить за это благодеяние.

В чем Катерине Вайсберг-Кисловой нельзя было отказать, так это в искренности и непосредственности. Поневоле можно было усомниться, что она дочь своего оловянноглазого папаши с рыбьей мордой.

– Налей мне тоже, – вдруг сказала Аня, переходя на «ты». – Мне тоже нет особого резона жалеть о смерти Юрки. Я ведь его с детства знаю. Еще по Текстильщику.

– А-а, – протянула Катя, и темные глаза ее недобро вспыхнули, – наслышана. Ты ведь Опалева?

– Опалева.

– Ну да. Рассказывал он мне о тебе. Точнее, упоминал. И еще какого-то Каледина. Надо сказать, особой любовью у моего покойного муженька вы не пользовались. Это если судить по словам. Только ведь правда у мужиков не в языке, а… сама знаешь, в каком органе. Ты с ним, с этим органом Юркиным, тоже познакомилась?

Аня ничего не сказала.

Катерина рассмеялась со смятыми истерическими нотками в голосе:

– Ладно, не парься, подруга. Ну, выкладывай. Понимаю, что ты пришла не просто поделиться впечатлениями о безвременно ушедшем от нас Юрии Андреевиче.

– Понимаешь, так получилось, что твой отец… – И Аня, чью откровенность подогревали жгучая тревога и дрожащее лихорадочное тепло в груди, растекающееся по телу и сдерживающее мелкую дрожь в локтях, – Аня выложила впервые увиденной чужой женщине, жене того, за чью смерть она могла заплатить собственной жизнью, все, что знала.

А что ей было терять?

– Н-да, влипла ты, подруга, – наконец резюмировала услышанное Катерина. – Ну, что я тебе могу сказать? Я так понимаю, что ты подозреваешь в причастности к этому… убийству моего отца. И твой этот… Дамир – он тоже так думает?

– Он этого не исключает.

– Навесят на тебя всех собак, Анька, – дергая ногой и отчего-то иронически усмехаясь, сказала Катя. – А что мой папель тебе ультиматум поставил, так это меня не удивляет: у него есть такая подлая потребность за малейшую свою неприятность на других отыгрываться. У сильного всегда бессильный виноват… ты же знаешь.

– Кто же мог заказать твоего мужа? Там же профессионал работал… его же прямо на мне убили, – морщась и прикрывая рукой влажные глаза, через силу спросила Аня. – Вот… вот сама ты что думаешь?

– А его каждая собака ненавидела, козла! – ответила Катерина. – Кто угодно мог ухлопать. Но чтобы у кого денег хватило профессионального киллера нанять – это только если по работе. У отца он работал, точнее, при отце. Как гриб-паразит, к банку приклеился. По крайней мере, льготные кредиты брал постоянно. В какой-то фирмочке он крутился, чаем они торговали, кофе там еще. А понтов-то было, как будто у него по меньшей мере контрольный пакет отцовского банка… урод!

Наверно, Катя не очень помнила – о мертвых либо хорошо, либо ничего.

– А какие у Юрки конкретно дела с отцом были, так этого я не знаю. Мало ли что… я никогда в их дела не влезала. Никогда. Может, и не было никаких дел у них. Вот что, подруга, – понизив голос, словно их кто-то мог подслушать, заговорила Катя, доставая вторую бутылку, – давай, это самое, дернем еще по сто для расслабухи, а потом пороемся в Юркином столе. Вместе. Может, на что и набредем.

– Вот так сразу? – недоуменно произнесла Аня, которой, по естественным причинам, предложение Катерины показалось странным.

Та взглянула на Анну исподлобья и рассмеялась – непринужденно, свободно:

– Не веришь мне? Думаешь, я что на тебя держу, а это все пропихиваю, чтобы потом завалить, как выражался Юрка? Было у него такое милое обиходное выражение. Так это ты зря. Я тебе уже сказала, что если бы ты его собственноручно убила, я б тебе только спасибо сказала. Не буду по этому вопросу распространяться… да вот смотри.

Катя распахнула на груди халатик, и под левой грудью, примерно первого размера, но уже обвисшей, Аня увидела громадный кровоподтек, а под ним – уже подживший шрам.

Ножевое ранение.

– Другие места показывать не буду, там еще хлеще. Да мне все равно. Он мне все время обезболивающее приносил, урод. Так что мне не страшно было.

– Какое обезболивающее?

– А вот такое! Вот такое! – Катерина засучила рукав халата, и Аня увидела, что в локтевом сгибе буквально нет живого места: все в точках инъекций, синяках и кровоподтеках, в том, что наркоманы со стажем называют «фуфло».

И тут Ане стало понятны и эти истерические нотки, и конвульсивные жесты Катерины, и дергающийся ее тонкий голос, и этот взгляд, то бегающий, как таракан на вечернем моционе, а то липкий, тяжелый и горячий, как растекающийся по асфальту расплавленный битум.