В этот момент в проеме кухонной двери появилась массивная фигура Алексея Каледина. Он нерешительно потоптался на самом входе, сгорбился, как будто боялся задеть головой косяк, и Евдокия Ивановна прикрикнула на него:

– Ну, что встал как пень? Проходи, садись. Гостья-то наша поднялась. Кормлю ее вот.

– Привет, – сказал Алексей, присаживаясь за стол и бросая на Аню короткий взгляд из-под длинных темных ресниц. За эти ресницы его еще в школе дразнили, потому что завидовали.

Он не побледнел, как говорила бабка. Не спал с лица, нет. Но тем не менее в нем что-то неуловимо изменилось. Что-то новое, не замеченное Аней в момент их последней с Алексеем встречи, тускло прорисовывалось в выражении его красивого, слишком красивого для мужчины, как считала Аня, лица, что-то новое появилось в скованных скупых движениях и неопределенном взгляде темных глаз.

– Привет, – ответила она.

– Как себя чувствуешь?

– Теперь – лучше.

– Это хорошо, – без особого энтузиазма протянул он.

– А у тебя как дела? – дежурно спросила Аня.

Она пожал плечами.

– Через неделю уезжаю, – сказал он. – Обратно в Москву.

– Алексей Иваныч у нас в Москве работает, – деловито сообщила бабка с таким видом, как будто кто-то из присутствующих был не в курсе, – хорошие деньги получает. Деньги-то – оно хорошо. Как у нас говорили: без денег сам черт бездельник. А Алешка у меня не бездельник. Охранником работает.

«Знала бы ты, бабушка, что он там охраняет, – подумала Аня. – Впрочем, какая тебе разница? Внук помогает деньгами, купил квартиру, навещает – что еще надо?»

– А ты, Анечка, как тут, в Саратове? – справилась Евдокия Ивановна.

– Да, учусь.

– Ага-ага, – одобрительно закивала та, – умница. И кем будешь?

– Журналисткой, – с усилием ответила Аня и взглянула на Алексея. Его губы еле заметно искривились: дескать, ты такая же журналистка, как я охранник, – но глаза остались серьезными и печальными.

– А ты будешь кушать, Алешка? – спросила бабка.

– Нет, я уже поел.

Остаток обеда прошел в молчании. Только допив вторую чашку чая – под пристальным и несколько недоуменным взглядом Евдокии Ивановны, – Аня произнесла:

– Спасибо большое. Очень вкусно было. И вообще спасибо, вы мне очень помогли.

– Уходить хочешь? – быстро и напрямик спросила старуха. – А?

– Мне пора, – ответила Аня, – и так уже столько времени вас стесняю.

– Ты вот что, милочка, – строго сказала Евдокия Ивановна, – ты горячку не пори. Алешка все сказать тебе что-то хочет, да ты никак не просыпалась. Что-то такое важное. Да.

– Ты что мелешь, бабушка? – отозвался Каледин. – Ничего я не хотел.

– Мельница мелет. Мельница, Алешка. Мелет. Если, конечно, там мельником не Петька Харитонов, котор у нас мельник был и котора ишшо при Хруще Кукурузнике упекли за пьянство и тунеядство. А я по тебе вижу, что на душе у тебя неладно, – погрозила внуку пальцем Евдокия Ивановна. – Вы вот что, молодежь. Я сейчас к Ильиничне схожу, она там что-то захворала. Давление и этот… ревматизьм.

– Ты куда? – вскинулся Алексей.

– Я же сказала – к Ильиничне.

– Погоди, не выходи. Она далеко живет?

Бабка недоуменно посмотрела на Алексея сначала невооруженным глазом, потом через нацепленные на нос очки.

– Да ты че, Алексей Иваныч? – недовольно сказала она. – Совсем заработался, отец мой? Ильинична, она ж вот живет, в квартире сбоку. Наша прямо, а ее – налево.

– А, так она в общем коридоре с нами? – как-то странно выговорил Алексей. – Ну да. Забыл. Ладно, это я так. Иди, бабушка. Только вот что, если вы с Ильиничной надумаете на улицу выходить, сначала сюда зайдите. Поняла, нет?

– Поняла.

– Точно поняла? Запомнила? А то ты мне вчера на память жаловалась – не помнила, куда очки дела. Полдня искала, а они на носу были.

– Ну, Алешка, – пробурчала Евдокия Ивановна, – бестолковый ты какой-то, весь в отца. Ладно, пошла я. Ильиничну навещу пойду. Да. Навещу. А как приду, – она сурово посмотрела сначала на Аню, потом на Алексея, – чтобы все свои дела решили. И не косись на меня, Алексей Иваныч. Не косись. Ну все, пошла я.

Она вышла в прихожую, накинула на плечи пальто, и через минуту хлопнула дверь.

Алексей вынул из кармана пачку ароматизированных сигарилл «Captain Black» и, вынув одну и прикурив, небрежно бросил зажигалку и пачку на стол. Аня не видела нервных его манипуляций, потому что смотрела в окно.

А там, на улице, шел серый дождь. Мелкий, осенний, он не стучал в окно, как полновесный весенний ливень, а вяло лип, ластился к стеклу, как дряхлый старый кот со слюнявым ртом и взъерошенной на загривке клочковатой шерстью.