Эту главу я назвал с подтекстом. Потому что и сама она маленькая, и экономика тогда почти исчезла.

Народ жил так. Снова кусочек моего дневника (22 мая 1989 год):

«В стране творится черт знает что. Сахар давно по карточкам: 2 кг на человека в месяц. Скоро вводят талоны на чай: пачку в месяц (100 г) и на мыло: коробку порошка и по куску хозяйственного и туалетного на три месяца. Этак скоро мы с развитым социализмом докатимся до послевоенного положения…

Нам, художникам, легче: можно не обращать внимания и работать. Но чем работать? Импортных карандашей нет, масляных красок нет, акварели «Ленинград» нет, бумаги за 25 копеек нет, линолеума нет… И т. д. Скоро перейдем на обгорелые спички вместо угля. Только вот и их, глядишь, по талонам сделают. А что — коробок на три месяца. 2 спички на 3 дня. Нормально. Будем поддерживать огонь в клетке, как неандертальцы…»

Дальше становилось только хуже.

В магазинах почти ничего не было. Питались мы гречкой, плохими макаронами, старались насушить впрок сухарей; из овощей осталась лишь полугнилая картошка. За хлебом тянулись очереди на час-два, в руки давали одну буханку.

Чтобы поглумиться над русскими свиньями, Запад слал нам «гуманитарную помощь»: всякую просроченную еду. В моем институте студентам выдали по коробке боевого рациона НАТО — галеты, консервы — чистили склады от залежалых запасов. Противно было брать вражьи объедки, но с голодухи пришлось…

Зимой зашептались об обмене денег. Каком обмене, на что, когда — мы не знали. А власти клялись, что это лишь слухи.

Однако вечером 22 января 1991-го Горбачев подписал указ: с 25-го числа купюры в 50 и 100 рублей недействительны. Меняйте их, граждане, на деньги нового образца! Не успеете — ваши проблемы.

За три дня…

В сберкассы выстроились дикие очереди. Паника. Кто ж хочет терять накопленное на черный день?! Разумеется, успели не все: болен, в отъезде, с работы не отпустили в очередь… Многие годами копили на машину или квартиру кооперативную — и все это сгорело.

Так государство нас впервые ограбило.

Тем временем Г. Явлинский, Л. Абалкин и С. Шаталин под контролем американцев готовили экономическую реформу. Что враги могли предложить? Приватизацию, полный отказ от планирования, конверсию оборонной промышленности, деиндустриализацию и пре вращение страны в сырьевой придаток. Капитуляцию.

Горбачев же пока спасал экономику так: отовсюду клянчил кредиты — даже у Дании и Кувейта. И набрал десятки миллиардов долларов. Внешний долг СССР за время перестройки утроился.

А долг — что? — платежом красен. Все эти миллиарды, да с процентами, России (правопреемнице Союза) предстояло отдать. Вырвать изо рта у людей… Так что генсек ухитрился нагадить нам еще и впрок.

Перестройка состоялась.

Законы Союза на территории РСФСР отменили. Неясно стало, кому подчиняется армия и милиция. Ельцин «объявил войну» союзному руководству. Страна всерьез голодала, всюду бурлили митинги, мог разразиться кромешный хаос.

И в марте 1991-го Горбачев собрал комиссию для подготовки чрезвычайного положения. Ее состав подозрительно напоминал будущий ГКЧП: Янаев, Крючков, Язов, Пуго… [150] Жесткая диктатура теоретически могла спасти страну.

На самом деле развал уже стал неотвратим, так что Меченый мог поиграть в «сильного царя», чтобы добавочно отмыться в глазах потомков. Однако целых полгода работу комиссии он тормозил.

Сбросить его теперь хотели все. Патриоты — за измену, «демократы» — за слишком медленную измену, обычные люди — за голод и унижение. Страна объединилась в ненависти к Меченому.

Чего и хотели враги. Потому что его свержение автоматически означало распад СССР…

19 августа 1991-го утонуло в болоте лжи. Показания участников расходятся, порой диаметрально; всей правды мы не узнаем никогда. Однако сопоставим то, что известно достоверно.

С 4 августа Горбачев отдыхал на даче в Крыму. Алиби создавал.

18-го к нему прилетели четверо «заговорщиков» (в том числе В. Болдин, его ближайший подручный с истока перестройки). Ход разговора неясен, но в конце генсек сказал: «Черт с вами, действуйте» — и пожал всем руки [151] .

Тогда же злые гэбисты вырубили на даче телефоны. Будто бы. По другим сведениям, все прекрасно рабо тало [152] .

Около восьми вечера в Кремль стеклись все «заговорщики». И 19-го числа в шесть утра СМИ сообщили о болезни Горбачева, введении чрезвычайного положения и переходе власти в руки Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП).

Заявление комитета было пророческим. Вот его фрагменты:

«Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность! Начатая по инициативе М.С. Горбачева политика реформ зашла в тупик. На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние. Власть на всех уровнях потеряла доверие населения. Страна по существу стала неуправляемой.