– Кто? – Татьяна подалась вперед, ожидая очередного чуда. И дождалась.

– Хабермайер! – выпалила я.

– Как… Хабермайер? – снова ахнула Татьяна.

– Обыкновенно. Там был Ханс-Ульрих Хабермайер, – я шмыгнула носом и промокнула слезы салфеткой. – Среди почетных гостей.

– Не может быть! Не реви!

– Он всех загипнотизировал, поздравил с наступающим Хеллоуином и напустил летучих мышей!

– Какая гадость! Настоящих?

– Не знаю даже, – задумалась я. – Кажется, настоящих. Но потом они все исчезли. Когда зажегся свет. Оказывается, у него русские корни, – я всхлипнула.

– У него тоже? – Татьяна всплеснула руками. – Ничего не понимаю! Тоже из Якушкиных? Перестань реветь, тебе завтра на работу!

– Он не сказал. Мы почти не разговаривали, – я закрыла лицо ладонями и расплакалась окончательно.

– Натка, ты себе не представляешь, как тебе сказочно повезло! Такие люди! Видишь, цыганка сказала правду, – фальшиво радовалась Татьяна, изо всех сил стараясь отвлечь меня от мыслей о Жоре. – Черт с ним, с Жорой! – воскликнула она наконец. Анчутка снова дернул ухом, прислушиваясь во сне. – Немедленно перестань реветь! Смотреть противно! Да если бы меня бросили… Да я бы! Не знаю… Не стоит он твоих соплей!

Услышав последнюю фразу, я невольно рассмеялась… Вот уж точно – не стоит!

От барского дома осталось одно воспоминание. Увы. Три полуразрушенные стены с пустыми глазницами окон, остов разрушенного до основания правого крыла, край проваленной крыши, заросли сорной травы внутри и снаружи. На остатках крыши – глупая заблудившаяся березка. Шелестит желтыми мелкими листьями, радуется жизни, смотрит вниз на нас.

Тут не только бомбы, тут еще и местные жители постарались, растащили камень и балки – дармовой строительный материал. И мусор свалили, какие-то ящики, битое стекло. Лес вокруг – беззащитный, невинный, стыдливо прикрывающий руины и грязь.

Господин Романо не ожидал ничего подобного. У них в Италии, наверное, старые барские дома в порядке. Живет себе в них десятое или пятнадцатое поколение… Там и семейные часовни в порядке. Только нас разбросало по свету, и на местах старых родовых гнезд – сорняки, березки и битое стекло.

Мы молчали. Мы – господин Романо, наверное, впервые в жизни не знающий, что сказать, в своем кресле на колесах, которое верный оруженосец Гайко протащил по мягкой лесной тропинке к дому; директор музея Марина Башкирцева; Грэдди Флеминг; Клермон, увешанный кино– и фотокамерами, и я. Аррьета осталась в машине, запаркованной на лесной дороге неподалеку.

– Давай план поместья, – повернулся господин Романо к Флемингу.

Тот развернул рулон плотной бумаги, который держал в руках – стало видно, что это план дома. Положил на колени хозяину. Господин Романо, ткнув пальцем в парадный вход, спросил:

– Где это?

– Дом перестраивали, – сказала Марина, вглядываясь в план. – Парадный вход заложили, построили перегородки. Кажется, это с другой стороны.

– Нет, – отозвался Флеминг. – Парадный вход был в восточной части. Дом смотрел на восток. Прямо здесь. – Он подошел поближе к дому, старательно обходя кучи мусора. – Здесь было крыльцо, – он показал рукой. – Над крыльцом – козырек. Смотрите, след до сих пор виден! Вон, видите? По обеим сторонам крыльца – большие окна. Одно сохранилось… частично. Сколько лет дому?

– Закончен примерно в конце восемнадцатого века, – ответила Марина. – Но потом перестраивался несколько раз. Около двухсот, я думаю. Этот план, кстати, более поздний.

– Один из Якушкиных был очень интересным человеком… – заметил словно про себя господин Романо. – О нем упоминала Софи Якушкина. Правда, она не назвала имени. Середина девятнадцатого века примерно…

– Это который Якушкин? Масон, наверное? – предположила Марина. – Тогда это было раньше, скорее, начало века, а не середина.

– Масон? – переспросил господин Романо. – Действительно масон? Софи ничего об этом не говорит. Я имею в виду, не пишет в своем дневнике.

– Один из Якушкиных был масоном, – ответила Марина. – Хотя, может, это просто легенда. Была там какая-то громкая история с его женой. Она утонула в Магистерском озере. Кажется, покончила с собой. Мы думаем, что название озера произошло от возможного титула Льва Ивановича – он был Магистром Масонского ордена. Но это недостоверно. Его звали Лев Иванович, если это он, конечно. Видите ли, род Якушкиных – это один из местных дворянских родов, ничем особо не примечательный. Ничем особенным семья эта не… – Она вдруг осеклась, вспомнив, что господин Романо – последний представитель рода Якушкиных. – То есть я хочу сказать, что нам многое еще неизвестно… – попыталась она загладить оплошность. – Материалов много, будет что разбирать потомкам. Нет, вы не подумайте, у нас очень хорошая краеведческая коллекция. Я думаю, Лев Иванович Якушкин и человек, о котором упоминала ваша тетушка, – одно и то же лицо. Он, скорее всего, действительно был… был… масоном, и что-то еще там было, и жена утонула. Об этом ходили всякие слухи. У нас, между прочим, было много масонов. А Лев Иванович – фигура странная, я бы сказала, даже зловещая. Какая-то была еще легенда о его магических способностях. Еще он раскапывал курганы. Помните каменную бабу у нас в музее, скифскую? Это он ее раскопал. Курган до сих пор существует, но перекопан вдоль и поперек. Называется Черная могила. Сохранились его личные вещи, даже дневник. И картина.

– Картину не помню, – нахмурил брови господин Романо. – Ее среди экспонатов не было.

– Картина на реставрации, – смутилась Марина. – Да там просто невозможно ничего разобрать! Мрачная, очень темные краски, да и возраст… Лев Иванович жил… я думаю, он родился в конце восемнадцатого века, в последней четверти примерно, а умер уже после Крымской кампании. Прожив, таким образом… – Марина задумалась. – Около восьмидесяти лет. Или чуть больше. Значит, картине… примерно двести – двести пятьдесят лет. Она могла появиться еще до Льва Ивановича. То, что она хранилась среди его вещей, еще ни о чем не говорит.