– Софи Якушкина упоминает о какой-то картине, – вспомнил господин Романо. – А что там?

– Двойной портрет. Неизвестный человек и девушка. Подписи художника и названия тоже нет. Писал совсем неумелый художник, возможно, крепостной. Мужчина с длинной бородой, не то в шапке, не то в чалме. Лицо очень темное, только глаза отчетливо видны. Девушка – в глубине картины, на втором плане, лица не разобрать. Тонкая, маленькая, с красным шарфом, в бусах или колье. А о какой картине говорила ваша родственница?

– О «Портрете индуса», как его называли, он висел в кабинете, – принялся объяснять господин Романо. – Семейное предание гласило, что прибился к ним какой-то странный человек… лет сто назад, вполне возможно, во времена Льва Ивановича или несколько раньше. Молодежь подобными историями интересовалась мало. Софи лишь упоминает о том, что они, молодые люди, когда навещали дядюшку и кузенов – а это была, надобно вам заметить, очень большая и дружная семья, – потешались над картиной, уж больно страшна и неумело написана была! И потом – «индус»! Откуда у них тут взялся индус? Но дядюшка со странным упорством держал картину у себя в кабинете, придавая ей чуть ли не мистическое значение. Вообще, необходимо заметить, что дядюшка Софи был весьма необычным человеком с самым широким кругом интересов. Кстати, я уже упоминал – Софи писала, что он вывел какой-то необыкновенный горох, сладкий, крупный, и назвал его «Вавилон». Дядюшкин горох им подавали и на завтрак, и на обед, и на ужин. А они исподтишка бросались этим горохом. Тот горох, около часовни Якушкиных… Нельзя ли показать его специалистам?

Марина пожала плечами и пробормотала что-то вроде: да, можно спросить кого-нибудь, есть у нас тут общество садоводов.

– Да, так вот, – продолжал господин Романо, – дядюшка рассказывал, что их предок, хозяин картины, был известен в семье как человек очень образованный, начитанный, с разносторонними интересами. Даже немного чернокнижник и колдун. Похоже, речь идет об одном и том же человеке и одной и той же картине, а, Марина?

– Возможно, – Марина кивнула. – Вряд ли существуют две картины с «индусами». А наш Лев Иванович, о котором ходили всякие слухи, и человек из дневника вашей родственницы, я думаю, одно и то же лицо. Возможно, колдун, а не масон. Вещи, которые принадлежали Льву Ивановичу – табакерка, трубка… – Марина запнулась и замолчала. – То есть якобы принадлежавшие Льву Ивановичу…

– А почему решили, что это его вещи? – спросил Флеминг.

– Все эти вещи… и картина тоже лежали вместе с дневником Льва Ивановича в старинном ящике в запасниках музея уж и не знаю сколько лет, из чего было сделано заключение, что вещи принадлежали ему. То есть по дневнику. Вы же видели дневник, – она повернулась к Флемингу. Тот кивнул.

– А что в дневнике? – спросила я.

– Разные записи – про раскопки кургана, всякие археологические находки, про волка, который прибился однажды зимой, да так и остался… – стала вспоминать Марина. – Про купания в проруби на Крещение. Вообще-то, я не читала весь дневник – так, просмотрела только. Чернила совсем выгорели, почерк неразборчивый, со всякими завитушками. Читать очень трудно.

– Масон или колдун, – задумчиво произнес Флеминг. – И волк… тоже мистика! Волк-оборотень. А может, и то и другое – и колдун и масон!

– А жена не выдержала и покончила с собой, – добавила Марина. – Если муж колдун… какая радость? Но постойте, если его жена покончила с собой, откуда же дети? Кажется, у него были дети. В самом конце дневника детская ладошка, обведенная чернилами…

– Люди иногда женятся по несколько раз, – заметил Флеминг. – Вторая… или третья жена, скажем, не имела ничего против того, что муж колдун. Возьмите, например, Хабермайера! Тоже колдун. А какова популярность среди прекрасного пола!

– Разве он женат в третий раз? – спросила Марина.

Ей никто не ответил, и вопрос повис в воздухе. Флеминг ухмыльнулся – о, женщины с их вывернутой логикой, казалось, говорила его ухмылка. Господин Романо также позволил себе слегка улыбнуться. Гайко, погруженный в свои мысли, подпирал спиной дерево и внимательно рассматривал руины. Он не участвовал в разговоре и, видимо, даже не слушал. Клермон смотрел в сторону. На лице – брезгливость. Кучи мусора и какие-то развалины у черта на рогах никоим образом его не привлекали. Стоило ехать так далеко, думал Клермон, чтобы шляться по помойкам.

– Если это главный вход, то где же тогда была гостиная? И кабинет, где висела картина? – спросил господин Романо.

– Сейчас разберемся, – ответил Флеминг уже от дома. Осторожно пробираясь среди обломков, он подошел к уцелевшей стене. Помогая себе руками, поднялся на остатки фундамента и спрыгнул уже по ту сторону.

– Осторожнее! – запоздало закричал господин Романо.

Нам был виден Флеминг – голова и плечи, – бродящий внутри дома. Вернее, того, что от дома осталось. Я оглянулась – мне внезапно показалось, что в лесу, кроме нас, был еще кто-то. Шевельнулась ветка рядом. Но, как я ни всматривалась, никого не увидела – лес стоял безмятежный, полуоблетевший, изжелта-красный. Некстати разговоры о волках-оборотнях. Я поежилась…

Ни звука не доносилось из дома. Флеминга уже не было видно.

– Грэдди! – позвал обеспокоенно господин Романо. – Ты где?

Молчание в ответ. Ни шороха, ни звука, ни движения. Мы с Мариной переглянулись и придвинулись поближе к господину Романо и Гайко. Клермон демонстративно смотрел в сторону.

– Грэдди! – господин Романо повысил голос. – Что за ребячество!

– Кажется, есть! – голова Флеминга возникла в оконном проеме, и я с облегчением перевела дух. – Идите сюда!

И мы полезли через завалы. Гайко поднял господина Романо с коляски и двинулся за нами. Флеминг, свесившись со стены, руководил движением, указывая рукой, куда нужно ступать.