– А ты что?

– У меня разболелся живот.

– И что тогда?

– Я выскочил на улицу. Знаешь, на улице я себя почувствовал так, будто себя потерял, и мне пришла в голову мысль, что, может быть, я себя потерял из-за отсутствия во мне некоего необходимого гена. Как ты думаешь, я прав?

– Думаю, что так оно и есть. Возможно, это тот самый ген, которого нам всем не хватает, – сказал я и опустил трубку.

Пройдя по коридору, я выглянул за дверь. На лестничной клетке лежал (стоял) Цицерон.

Я поздоровался. В ответ пёс с облегчением вздохнул и поднялся с пола.

– Давай! – Я протянул ладонь.

Из приоткрывшейся пасти животного выпал конверт.

Раскрыв конверт, я достал из него лист бумаги и прочёл:

Пока вы придумывали себе тоску, а потом о ней позабыли, я свою – в полный рост вырастила. В Тель-Авив я прилетела по торговым делам фирмы сына и остановилась у сестры моего покойного мужа. В этом доме удивительно умный пёс Цицерон, с которым мы легко подружились; он замечательно догадлив и обожает, когда с ним беседуют. Мне даже думается, что он знает и обо мне, и о вас всё, то есть даже такое, о чём вы, я надеюсь, догадаться никогда не сможете. Цицерону можете смело довериться; мне он обещал, что постарается довериться вам. В квартире сестры моего покойного мужа есть компьютер, и если вздумаете пообщаться… Надеюсь, Господь меня поймёт…

Подписи не было.

Я вновь перечитал письмо и подумал, что… Господи, прости! Мне стало стыдно того, о чём я подумал, и утешился лишь тем, что мои мысли Цицерон мог и не разгадать.

– Иди! – очень вежливо попросил я животное.

Цицерон сбежал по лестнице.

Я вернулся в комнату и опустился в кресло. В памяти всплыла где-то прочитанная фраза: «Огонь в костре погас, и ни к чему разгребать охлаждённую золу».

Из книжного шкафа глянула на меня фотография отца.

– Если напоминаешь мне о милосердии, – отозвался я на взгляд отца, – то я помню…

Телефон.

– Чем-то занят? – спросила дочка.

– Прислушиваюсь к своему дыханию.

– Зачем?

– Любопытная музыка.

– Папа?

– Что?

– Нет, ничего.

Вспомнилось, как, уходя из этого мира, отец мне сказал, что самое трудное в жизни – это оставаться мужчиной.

Мне захотелось сказать дочери, чтобы она оставалась женщиной.

– Дочка, – сказал я.

– Что?

– Нет, ничего.

Звонил поэт Зив.

– Никогда мне не нужна была женщина так, как в эти дни. Как быть?

– Придётся подождать, – сказал я.

– Чего? – не понял Зив.

– Подожди, пока наступят другие дни…

Лето, осень, зима, весна – Юдит не возвращалась. От улиц Тель-Авива по-прежнему веяло тоской, а от вечерних зданий отражался недовольный свет. Если верить Монтеню, то стоит человеку увидеть весну, лето, осень, зиму, как ему это покажется вполне достаточным, чтобы поверить в то, что повидал всё, и что ничего нового ему больше не покажут. Но кто Монтеню поверит?

Порой мне казалось, что моя жизнь вот-вот лопнет, и, не доверяя ночам, я боялся уснуть, карауля свою жизнь. Мой караул звучал в унылом фа-миноре.

Однажды я не сдержался.

Я надавил на дверной звонок того дома, и передо мной выросла пухленькая женщина со скользящими глазками.

– Мне бы поговорить с Юдит, – произнёс я подчёркнуто-безразличным тоном.

Женщина смотрел на меня так, словно видела перед собой утопленника.

– Юдит улетела, – услышал я.

– Как – улетела?

– По небу. В Африку. Вроде бы в Южную Африку. С тем парнем, у которого на улице Шенкин большая бухгалтерская контора. Неотразимый молодой человек, умница. Знал, чем девушку осчастливить… Он щедро одаривал Юдит обувью.

– Обувью? – растерялся я.

– Десятками пар.

– Ну и…

– Что – ну и?

– Осчастливил?

– А ты как думаешь?

Я развёл руками.

Женщина приблизила ко мне лицо. Казалось, она собирается обнюхать меня, но она всего лишь поинтересовалась:

– Ты ненормальный?

– Не знаю, – ответил я.

– Почему не знаешь?

– Не знаю.

– Ты не в своём уме! – Женщина торжествующе повела плечами, и под её халатиком всколыхнулись необъятные, широко расставленные груди. – Уж поверь мне: молодой девушке жить, имея туфли, и жить, туфли не имея, – не одно и то же.

Мне стало жаль себя и, спускаясь по лестнице, я принялся думать о том, как мне быть теперь и как мне быть потом. Вспомнился ужасно смешной анекдот: «Одинокий молодой человек спросил: “Девушка, а что вы делаете сегодня вечером?” – “Замуж выхожу!”– ответила девушка. – “Вот как? А потом?”»

Больше я не смеялся, а стонал от боли и бессилия. В голове вертелась обворожительная фраза из Генри Миллера: «Мы должны быть благодарны тем, кто ударяет нас ножом в спину».

– Господи, верни Юдит из проклятой Африки ко мне! – просил я.

И ещё:

– Господи, верни Юдит из проклятой Африки ко мне!

И ещё:

– Господи, не лишай меня разума!

И ещё подумал: «А если Юдит всё же вернётся, сколько пар туфель смогу для неё купить?»

И понял: для того, чтобы не погибнуть, у меня остаётся одна-единственная возможность: придумать себе достойный artifactum любви и тут же в эту ложь поверить.