В общей сложности восемь страниц болтовни, чтобы замаскировать главную цель письма — рассказ о том, что он находится якобы в Софии и не собирается принимать участия во встрече Марии с Александрой в Париже, которая, по его словам, состоялась несколько дней назад. На самом деле через два дня после того, как это письмо было написано, он вместе с Марией прибыл в Париж и был там несколько раз после этого в течение следующих двух недель. Он даже организовал все так, чтобы его почта приходила ему туда. В архиве Квислинга есть два конверта с почтовыми штемпелями и датами этого периода, помеченными указаниями о пересылке их из Софии в Париж [109] .

Неразбериха в семейной жизни Квислинга давала достаточно оснований для того, чтобы скрывать истину от его порядочных родителей, но вряд ли это являлось единственной причиной засекречивать свои поездки в Париж в течение 1924 года. Он пытался скрывать свое местонахождение не только от своей семьи. 22 января 1924 года на официальном бланке он написал письмо барону Кауфману (представителю Лиги Наций в Салониках). В нем он объяснял, что только вернулся из своей поездки в Австрию и Румынию, поэтому лишь сейчас может ответить на вопросы, заданные бароном 28 декабря. Он ни слова не сказал о своем предстоящем путешествии в Париж [110] .

Как только Квислинг отослал эти два письма из Софии, они с Марией уложили свои вещи и отправились в еще одну поездку, на этот раз из-за рождественского письма, написанного Александрой Марии. Вечером 23 января, в тот день, когда в европейских газетах появились сообщения о смерти Ленина, они уже были в Париже. Александра теперь расскажет о деталях этой встречи.

Встреча с моим мужем, которую я с таким нетерпением ждала, вышла совершенно иной, чем я себе представляла. Я так и не получила ответа на мое письмо Маре, и мое волнение усилилось к концу января из-за отсутствия новостей от Видкуна и Мары.

От этих тяжких мыслей меня отвлекло известие о смерти Ленина 22 января 1924 года. Меня эта новость потрясла, несмотря на то, что слухи о его приближающейся смерти начали распространяться уже за несколько дней до его кончины. Это событие повлияло на всех, но на русских людей особенно. Парижские газеты прогнозировали грядущие перемены в советском режиме, вызванные этим событием, а также писали об ожидаемой борьбе за власть между Сталиным и Троцким. Хотя я обычно не интересовалась политическими делами, но все же не могла не думать о том, как это повлияет на меня и на маму.

День смерти Ленина отпечатался у меня памяти навсегда из-за того, что случилось позднее в тот день [111] . Я была дома и читала свежие французские и русские газеты, и тут в мою комнату бесцеремонно заявилась Мара. Обнимая меня, она ничуточки не была смущена: напротив, излучала самоуверенность.

— Мара! Почему ты не сообщила, что приезжаешь? Я ждала твоего письма. И где Видкун? — воскликнула я.

— Ну, Ася, неужели ты еще не поняла, что мы с Видкуном решили пожениться? Поэтому и приехали в Париж вместе.

Я была потрясена до глубины души. Я молча посмотрела на Мару, а затем с сарказмом произнесла:

— Итак, ты пришла ко мне, чтобы пригласить меня на свадьбу? Кажется, вы оба сошли с ума! Он, вероятно, забыл, что все еще официально женат? Почему он не пришел? Почему он прячется от меня? Он бросил меня здесь без каких-либо объяснений, и я хочу видеть его!

Несмотря на растущее негодование, я сумела сдержать себя и не повысить голос, не желая доставить Маре удовольствие увидеть меня потерявшей остатки самообладания.

Мара была несколько потрясена и ответила:

— Я поэтому и пришла сюда. Видкун хочет, чтобы ты пришла к нему завтра в гостиницу. Мы соберемся вместе и сможем обсудить создавшееся положение.

— Нет, я не вижу причин встречаться нам всем. Я не хочу иметь ничего общего с этим отвратительным делом и мне нечего больше сказать об этом. Надеюсь, Видкун знает, что делает, поэтому пусть он придет сюда сам и объяснится. Все, что я могу сделать — это выслушать его, — сказала я твердо.

— Ладно, я передам ему все, что ты сказала. Ты увидишь его завтра, — заявила Мара с вызывающей улыбкой. Она говорила еще некоторое время о каких-то мелочах, затем ушла, явно менее уверенная в себе, чем когда пришла ко мне.

Как только она удалилась, напряжение, которое поддерживало мою храбрость, спало, и это чуть не подкосило меня, лишь нарастающий гнев удержал меня на ногах. Я не столько была сердита на Мару, сколько взбешена неверностью Видкуна. Вне зависимости от того, какими чарами она обольстила моего мужа, как мог Видкун, такой принципиальный человек, попасть в эту ловушку? Это было ни с чем не сообразно, что мой муж готовится вступить в брак с другой женщиной, даже не начав разводиться со мной, и вдобавок ко всему посылает ко мне с таким известием свою любовницу. Это было настолько невероятным, что чем больше я думала об этом, тем меньше мне верилось в то, что сказала мне Мара. Но даже если учесть, что сказанное Марой могло быть только частью правды, мое положение в качестве жены было под серьезной угрозой. Более угрожающим было то, что, стремясь сломить мое сопротивление, Мара или ее мать могли информировать советские власти о происхождении моей матери и сделать ее заложницей. Я винила себя в том, что была так доверчива и так слепа.