Им всегда твердили, будто бунтуют лишь студенты и мастеровые, и дело только за тем, чтобы выловить подстрекателей. Но лет семь тому назад восстал «Князь Потемкин» и почудилось Даниле Георгиевичу: молния сверкнула в темной русской ночи да так потянуло грозою, что с той поры жил он все время в ожидании грома.

И вот они — первые раскаты: флот и армию лихорадят восстания, стачки рабочих, как пламя, перекидываются из одного города в другой, а мужики уже много лет жгут помещичьи усадьбы… Боже, как непонятна стала Россия!..

Лена поняла состояние мужа. Она подошла к нему и, обняв его, мягко, с заботливой серьезностью поглядела в глаза.

— Я давно собиралась сказать тебе, Данила… Ты помогаешь нам. Мы верим тебе. И я была бы счастлива, если бы…

— …Мы оба были на одном берегу?

— Да!

Он опустил голову, долго молчал, потом заговорил с тревожной задумчивостью:

— Трудно мне, Лена, неслыханно трудно. Пойми меня правильно. Детство свое провел я в корпусе. Затем — Михайловское училище. Правда, я был последним среди дворянских сынков, многие и поныне глядят на меня как на примазавшегося…

В дверь постучались. Лена переглянулась с Данилой: никого не ждали. В гостиной, у стола с раскинутыми картами замерли четыре подпольщика.

Лена подошла к дверям, спросила с игривой певучестью:

— Кто там?

— Поручик Гайдаренко здесь живет? — ответил мужской голос вопросом. Это не было отзывом по паролю.

Лена скрестила на груди руки, сдерживая забивший ее нервный озноб.

— Да. А вы по какому делу?

— Скажите, какая официальность! — засмеялся мужчина. — А если я бездельник и, естественно, что у меня не бывает никакого дела?

Данила Георгиевич прислушался и вдруг сорвался с места, закричал на бегу, как безумный:

— Петька! Двухвихровый!

Ключ плохо слушался пальцев, Наконец дверь отворилась и в прихожей выросла фигура Петра Николаевича. Данила сжимал друга в объятьях.

— Осторожней, помнешь парадную форму, — смеялся Нестеров. — Леночка! Здравствуйте! И как же это вы меня не узнали?

«Боже, как вы нас напугали!» — хотела она воскликнуть, но, улыбнувшись, тихо ответила:

— Вы возмужали и в голосе появились нотки, которых я прежде не слышала.

Петр Николаевич посмотрел на ее бледное, напряженное лицо и с необыкновенной ясностью понял, что своим приходом причинил Лене немалое беспокойство.

— Простите, Леночка, — сказал он, — я очень тороплюсь. Мы еще увидимся. Я теперь назначен, сюда, в Киевскую авиароту.

Лене было невыразимо жаль, что лучший друг ее мужа, друг, с которым они давно не видались, едва перешагнув порог их квартиры, уже торопится прощаться. Но удерживать его не стала: как бы хорошо она не знала Петра Николаевича, нельзя рисковать безопасностью членов подпольного комитета.

Данила вышел проводить Нестерова. Они медленно шли по улицам ночного Киева. В небе роилось множество звезд и Млечный Путь или, как здесь его называли, Чумацкий шлях вел их за собой в неведомую даль…

Петр Николаевич рассказывал о Варшаве, о новых формах полетов, которые он ищет, о мертвой петле…

— Я непременно осуществлю ее, Данила. И здесь, в Киеве!

— Счастливый ты человек! — воскликнул Данила Георгиевич. — Ты увлечен интересным делом и идешь по ровному пути.

— По ровному пути… — повторил Нестеров и засмеялся. — Да предо мною тысячи преград и колючек!

— Я не имею в виду препятствия. Я говорю о выборе пути, пусть самого трудного…

Петр Николаевич помолчал, снова вернувшись мыслью к странной встрече его на квартире Данилы Георгиевича, к настороженно-тревожному лицу Лены, к виновато-растерянному виду Данилы.

— Тебе очень трудно? — спросил он после долгой паузы.

— Очень… — ответил Данила и больше не проронил ни слова.

«Что же мне ему посоветовать? — думал Петр Николаевич. — Пожалуй, он на распутьи. И тот, второй путь, наверно, потруднее моего…»

Петр Николаевич приехал в Киев вместе с Наденькой и детьми. В Гатчине он успел договориться с начальником школы о переводе в Третью авиационную роту своего друга Нелидова.

Теперь, когда улеглась двухдневная суета по устройству семьи и Наденька горячо взялась за уборку очень понравившейся ей квартиры с широченными окнами, в которые золотыми потоками лилось солнце, Петр Николаевич надел парадный мундир, прицепил кортик и пошел представляться командиру роты.