Такой участи Книжник себе не желал. Но он и не боялся: Зигфрид все-таки научил его останавливать сердце. Пожалуй, это самый страшный и ценный дар, который он получал в жизни. Кроме того, можно выхватить кинжал из-за пояса ближайшего дампа – и вонзить себе в грудь или в горло…

– А ну, не дергайся! – произнес над ухом сиплый голос. – На куски порублю!

Надо же – эти гады уловили его намерения по одному лишь взгляду! Страха по-прежнему не было, зато неизвестно откуда появилось не свойственное семинаристу нахальство:

– Да я и не дергаюсь. Куда я от вас денусь? Одному в этих местах страшно, так что спасибо, вы вовремя появились.

Шедший слева дамп с каким-то мешком на голове повернул к нему уродливое подобие лица. Собственно, из лица были видны только гнилые лоскуты губ да глаза, пялившиеся из неровных прорезей, пропитанных на краях кровью и гноем. Все тело дампа, перемотанное лоскутьями мешковины, было в таких же кроваво-гнойных подтеках.

– Смелый, да?

– Я? Да что вы. Был бы смелый – к вам в отряд записался бы.

– Не думаю, что тебе это понравится, умник.

– Неужели? А судя по вам не скажешь – вы вроде как вполне себе бодрячком!

Книжник откровенно нарывался, будто удар в лицо или по печени помог бы снова ощутить ценность собственной жизни. Но дампы почему-то не отреагировали. Это было странно и настораживало еще больше – как и все, что не имеет разумного объяснения.

Коридоры трибун сменились длинным ходом, вырытым вручную прямо в грунте, без облицовки и укрепления стен. Здесь было трудно дышать от влажности, тяжелого запаха земли и дыма факелов. Путь вел все глубже, как нора гигантского земляного червя.

Что-то упало семинаристу на голову и тут же скатилось на плечо. Книжник покосился вправо и едва не за-орал: на плече извивалась красно-желтая сороконожка толщиной в три пальца. Тварь пошевелила длинными усиками и отчетливо клацнула острыми, как иглы, челюстями: ей явно не нравилось движение. Семинарист потянулся было стряхнуть ее, но, к счастью, не успел. Возле уха свистнуло – сороконожка взлетела в воздух и плюхнулась под ноги уже двумя половинками, перерубленная палашом дампа, шедшего справа.

– Ядовитая, – сквозь плотные бинты глухо пояснил дамп, похожий на восставшую из гроба мумию. Продемонстрировал лезвие палаша, на котором пузырилась кровь убитой сороконожки: похоже, в жилах у нее что-то едкое, вроде кислоты.

– Спасибо, – пробормотал Книжник. И тут же почувствовал спиной нетерпеливый тычок копьем: иди, мол, быстрее.

Надо же – дамп спас ему жизнь! Неужто что-то человеческое проснулось? Семинарист отбросил наивные мысли: наверняка все объясняется гораздо проще. Если уж его задумали сожрать заживо, стало быть, он нужен им живым и не отравленным.

Странное дело, подумал Книжник, меня ведут, как скот, на убой, а я спокоен, рассуждаю о сострадании у чудовищ. Что же происходит в голове у человека? Никакой логики. И раньше понять это было трудно, а теперь, видать, не доведется вовсе.

Земляной ход оборвался дырой в стене какого-то обширного помещения. Отблески факелов плясали на серых стенах, показались новые дампы. Можно было подумать, что они уже пришли, но не тут-то было. Его повели еще глубже, вниз, по широким ступеням, и вскоре пленник и его охрана оказались в огромном зале с массивными колоннами.

«Метро! – мелькнуло в голове. – Но здесь же…»

Книжник содрогнулся от мрачных воспоминаний. Московские подземелья – не место для человека. Это мрачный ареал чудовищ. Здесь хозяйничали руконоги – сумасшедшая фантазия взбесившейся природы, дикий микс человека и гигантского паука. Тут уж подумаешь, что хуже – дампы или подземные твари. Как они уживаются вместе? Или оба порождения зла каким-то образом сумели договориться?

Нет, видать, не договорились: семинариста провели мимо подвешенного к потолку иссохшего чучела огромного руконога. И еще одного. И еще. Дохлые руконоги были здесь вроде украшений. Надо сказать, впечатляло.

– Ох ты ж… – вырвалось у Книжника.

Одно из чудищ было еще живо. Спутанное веревками, прибитое к арочному своду железными прутьями, оно вяло шевелило длинными лапами и пускало кровавую пену из пасти. Голова напоминала человеческую – и это внушало какой-то запредельный ужас, словно, смотря на монстра, ты приоткрываешь дверь в ад.

Здесь, на платформе, было гораздо светлее – от обилия факелов и костров. В их свете неподвижно сидели и стояли дампы. Сотни дампов в неизменном рваном тряпье, тщательно замотанные с головы до ног, чтобы не дать даже бледному лучику света коснуться болезненной кожи. Непривычно было видеть этих существ в такой апатии, ведь сжигающая изнутри болезнь должна гнать их вперед – на жестокости и убийства, неумолимо ведя к самораспаду и смерти.