Сначала следователь уточнил их личности, потом адреса, потом род занятий, и дальше начался спектакль абсурда, разыгрываемый на потеху то ли пареньку-протоколисту, с неимоверной скоростью барабанящему на «Эрике», то ли неведомым зрителям. Из вопросов следователя, если поставить их в ряд, неукоснительно вытекало, что они двое, директор «Токсинора» и его менеджер-переводчица, являются такими изощренными злодеями, каких и в криминальной Москве нечасто встретишь. Простодушного англичанина, сэра Смайлза, они пристукнули либо в целях шантажа (?), либо с целью присвоения каких-то таинственных счетов в цюрихском банке «Альтаир», а затем, дабы замести следы, с садисткой изощренностью избавились от сообщника, изобразив второе убийство результатом любовной ссоры между менеджером-переводчицей и водителем фирмы. Возводимая следователем конструкция преступления не поддавалась логическому осмыслению, в ней все было нелепо, и вскоре Аня перестала следить за сутью допроса, зато остро сознавала, что каждый ответ, небрежно оброненный Стрепетовым, оставлял некий люфт для домыслов, бросал на нее, Аню, смутную тень подозрения. Олег легко принял правила чудовищной игры, навязываемой Гурамовым, и всякий раз, отвечая, словно намекал, что если что-то и было — шантаж, убийство сообщника, присвоение банковских счетов, — то он поражен ничуть не меньше следователя. «Бедный мальчик… — грустно думала Аня. — Как же ты до смерти перепуган…»

Наконец Гурамов с победным видом откинулся на стуле и произнес:

— Все, приехали, господа… Не хотите ли что-нибудь сказать друг другу? Это разрешается. Пожалуйста. Боюсь, другая такая возможность представится не скоро.

Парнишка-протоколист сдавленно хмыкнул и поднял руки над «Эрикой», демонстрируя, что не собирается больше ничего записывать. Олег посмотрел ей в глаза глубоким, завораживающим взглядом.

— Не переживай, Аня. Даже при самом плохом раскладе мы тебя вытащим. За стариков не беспокойся. Я их не оставлю.

До Ани не сразу дошел смысл его слов. По губам следователя скользнула дьявольская усмешка. Это ее встряхнуло.

— Олег, опомнись! Это же все туфта. Они нас запутывают, а ты поддаешься. Хочешь свалить на меня, а получается, подыгрываешь им. Соберись, Олег!

— Никуда не денешься, — торжествующе заметил Гурамов. — Против улик не попрешь.

— Господин следователь, — вскинулся Стрепетов, — хочу сделать заявление.

— Сколько угодно. Не стесняйтесь.

— Прошу подвергнуть госпожу Берестову психиатрической экспертизе. Полагаю, это кое-что прояснит.

— У вас есть основания?..

— Да, мне стало известно, что Анна Григорьевна состоит на учете в психдиспансере. Вот справка.

С сокрушенным видом он достал из нагрудного кармана какую-то бумажку, передал Гурамову. Тот пробежал ее глазами с удрученным выражением лица. Аня замерла, будто под наркозом: фарс приобретал все более фантастические формы.

— Почему же не сказали об этом раньше, Олег Васильевич?

— Сам узнал недавно… Да и не хотелось доставлять ей лишние страдания.

— Да, разумеется… это несколько меняет картину… Ах, Анна Григорьевна, Анна Григорьевна, как же вы так? Плюс ко всему и наркотики.

Бледная как смерть Аня сказала:

— Можете сколько угодно издеваться, ни с кем из вас я не буду больше разговаривать.

— Понимаю, — глубокомысленно согласился следователь. — Ломка началась.

Он нажал на столе кнопку — и за Аней явился милиционер, который отвел ее на первый этаж в камеру. Ей хотелось поскорее остаться одной: было о чем подумать. Если Олег и этот Гурамов вдруг сговорились, то для нее это, в сущности, ничего не меняет. Ее песенка все равно спета. Но что-то все же тут было не так, концы не сходились с концами. Слишком она незначительная мишень, чтобы затевать сыр-бор и палить по ней из тяжелой артиллерии. Если такая девочка, как она, кому-то начинает мешать или как-то провинилась, ей просто привязывают груз к ногам и топят в Москве-реке. Или устраивают еще что-нибудь, не требующее больших затрат. А тут — на тебе! — целая карусель. И уж совсем не нужен весь этот цирк Олегу, который мог просто вышвырнуть ее из «Токсинора».

Что-то тут не так, но что? Зачем запихивать ее в камеру и сводить с ума? Когда Олег объяснял, что на него наехали, и просил ее встретиться с каким-то могучим паханом, чтобы дать ему время для маневра, он безусловно был искренен. А что же происходит теперь? Почему ее выпроводили, а Олег остался? Какие козни они плетут со следователем? Может быть, Олег пытается его перекупить? И что за дурацкая затея со справкой? Где он ее раздобыл? Бедный мальчик! Перед тем как стать мутантом, рыночником, он мечтал совсем об иной судьбе. Однажды, размягченный вином, стыдливо посмеиваясь, признался, что в детстве сочинял стихи, написал целую поэму и отправил ее в «Пионерскую правду». Анечка не застала, но была когда-то такая детская газета, и там напечатали кусочек из его поэмы. Можно представить, как гордился собой шестиклассник Олежек, сероглазый малыш… Куда это все подевалось? Стихи! Боже мой!..

Клацнул дверной засов — и ее мирное затворничество окончилось. В камеру впихнули двух новых постоялиц. При первом же взгляде на них Аня поняла, что кошмар продолжается. Обеим женщинам было далеко за тридцать, и если бы Аня встретила их на улице, то, вероятно, поспешила бы уступить дорогу. Героини телепередачи «Фактор риска», из тех, кто в тюрьму попадает, чтобы отдохнуть от слишком бурной жизни на воле. У одной во всю щеку синий желвак, вторая — в перекошенном набок рыжем парике с овечьими кудряшками и в таком гриме, как для съемок в фильме ужасов. Обе рослые, крепенькие, пьяненькие — и целеустремленные. Дружно подошли к нарам, уставились на нее.

— Подвинешься? — спросила одна. — Или будешь весь лежак занимать?

Аня молча переползла к стенке. Дамы уселись, обосновались, закурили. Между ними пошел такой разговор:

— Что-то, Люся, давно я свежатинки не пробовала, а ты?

Вторая ответила басом:

— И не говори, подружка. Ничего, ближе к ночи оттянемся. Давай покемарим чуток.

Сказано — сделано. Привалились друг к дружке и разом захрапели. Аня не испугалась. Конечно, бабешек подсадили, чтобы она не скучала. Привет от следователя Гурамова.