Идет охота на волков…
вернуться

Высоцкий Владимир Семенович
Шрифт:

«Поздно говорить и смешно…»

Поздно говорить и смешно — Не хотела, но Что теперь скрывать — все равно Дело сделано… Все надежды вдруг Выпали из рук, Как цветы запоздалые, А свою весну — Вечную, одну — Ах, прозевала я. Весна!.. Не дури — Ни за что не пей вина на пари, Никогда не вешай ключ на двери, Ставни затвори, Цветы — не бери, Не бери да и сама не дари, Если даже без ума — не смотри, — Затаись, замри! С огнем не шути — Подержи мечты о нем взаперти, По весне стучать в твой дом запрети, — А зимой — впусти. Холода всю зиму подряд — Невозможные, — Зимняя любовь, говорят, Понадежнее. Но надежды вдруг Выпали из рук, Как цветы запоздалые, И свою весну — Первую, одну — Знать, прозевала я. Ах, черт побери, Если хочешь — пей вино на пари, Если хочешь — вешай ключ на двери И в глаза смотри. — Не то в январи Подкрадутся вновь сугробы к двери, Вновь увидишь из окна пустыри, — Двери отвори! И пой до зари, И цветы — когда от сердца — бери, Если хочешь подарить — подари, Подожгут — гори! 1971, ред. <1973>

Одна научная загадка, или Почему аборигены съели Кука

Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг! Вспомните, как к берегам Австралии Подплывал покойный ныне Кук, Как, в кружок усевшись под азалии, Поедом — с восхода до зари — Ели в этой солнечной Австралии Друга дружку злые дикари. Но почему аборигены съели Кука, За что — неясно, молчит наука. Мне представляется совсем простая штука: Хотели кушать — и съели Кука! Есть вариант, что ихний вождь — Большая Бука — Сказал, что — очень вкусный кок на судне Кука… Ошибка вышла — вот о чем молчит наука: Хотели — кока, а съели — Кука! И вовсе не было подвоха или трюка — Вошли без стука, почти без звука, — Пустили в действие дубинку из бамбука — Тюк! прямо в темя — и нету Кука! Но есть, однако же, еще предположенье, Что Кука съели из большого уваженья, — Что всех науськивал колдун — хитрец и злюка: «Ату, ребята, хватайте Кука! Кто уплетет его без соли и без лука, Тот сильным, смелым, добрым будет — вроде Кука!» Комуй-то под руку попался каменюка — Метнул, гадюка, — и нету Кука! А дикари теперь заламывают руки, Ломают копья, ломают луки, Сожгли и бросили дубинки из бамбука — Переживают, что съели Кука! 1971, ред. 1979

«Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты…»

Александру Назаренко и экипажу теплохода «Шота Руставели»

Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты И хрипят табуны, стервенея, внизу. На глазах от натуги худеют канаты, Из себя на причал выжимая слезу. И команды короткие, злые Быстрый ветер уносит во тьму: «Кранцы за борт!», «Отдать носовые!» И — «Буксир, подработать корму!» Капитан, чуть улыбаясь, — Все, мол, верно — молодцы, — От земли освобождаясь, Приказал рубить концы. Только снова назад обращаются взоры — Цепко держит земля, все и так и не так: Почему слишком долго не сходятся створы, Почему слишком часто моргает маяк?! Все в порядке, конец всем вопросам. Кроме вахтенных, все — отдыхать! Но пустуют каюты — матросам К той свободе еще привыкать. Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» От земли освобождаясь, Нелегко рубить концы. Переход — двадцать дней, — рассыхаются шлюпки. Нынче утром последний отстал альбатрос… Хоть бы — шторм! Или лучше — чтоб в радиорубке Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS. Так и есть: трое — месяц в корыте, Яхту вдребезги кит разобрал… Да за что вы нас благодарите — Вам спасибо за этот аврал! Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» — Тем, кто, с жизнью расставаясь, Не хотел рубить концы. И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао, И еще черта в ступе и Бог знает что, И красивейший в мире фиорд Мильфорсаун — Всё, куда я ногой не ступал, но зато — Пришвартуетесь вы на Таити И прокрутите запись мою, — Через самый большой усилитель Я про вас на Таити спою. Скажет мастер, улыбаясь Мне и песне: «Молодцы!» Так, на суше оставаясь, Я везде креплю концы. И опять продвигается, словно на ринге, По воде осторожная тень корабля. В напряженье матросы, ослаблены шпринги… Руль полборта налево — и в прошлом земля! 1971

Баллада о бане

Благодать или благословенье Ниспошли на подручных твоих — Дай нам, Бог, совершить омовенье, Окунаясь в святая святых! Исцеленьем от язв и уродства Будет душ из живительных вод, — Это — словно возврат первородства, Или нет — осушенье болот. Все пороки, грехи и печали, Равнодушье, согласье и спор — Пар, который вот только наддали, Вышибает, как пули, из пор. Все, что мучит тебя, — испарится И поднимется вверх, к небесам, — Ты ж, очистившись, должен спуститься, Пар с грехами расправится сам. Не стремись прежде времени к душу, Не равняй с очищеньем мытье, — Нужно выпороть веником душу, Нужно выпарить смрад из нее. Здесь нет голых — стесняться не надо, Что кривая рука да нога. Здесь — подобие райского сада, — Пропуск тем, кто раздет донага. И в предбаннике сбросивши вещи, Всю одетость свою позабудь — Одинаково веничек хлещет, Так что зря не выпячивай грудь! Все равны здесь единым богатством, Все легко переносят жару, — Здесь свободу и равенство с братством Ощущаешь в кромешном пару. Загоняй по коленья в парную И крещенье принять убеди, — Лей на нас свою воду святую — И от варварства освободи! 1971

О фатальных датах и цифрах

Моим друзьям — поэтам

Кто кончил жизнь трагически, тот — истинный поэт, А если в точный срок, так — в полной мере: На цифре 26 один шагнул под пистолет, Другой же — в петлю слазил в «Англетере». А в 33 Христу — он был поэт, он говорил: «Да ни убий!» Убьешь — везде найду, мол. Но — гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил, Чтоб не писал и чтобы меньше думал. С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, — Вот и сейчас — как холодом подуло: Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль И Маяковский лег виском на дуло. Задержимся на цифре 37! Коварен Бог — Ребром вопрос поставил: или — или! На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо, — А нынешние — как-то проскочили. Дуэль не состоялась или — перенесена, А в 33 распяли, но — не сильно, А в 37 — не кровь, да что там кровь! — и седина Испачкала виски не так обильно. «Слабо стреляться?! В пятки, мол, давно ушла душа!» Терпенье, психопаты и кликуши! Поэты ходят пятками по лезвию ножа — И режут в кровь свои босые души! На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е», — Укоротить поэта! — вывод ясен, — И нож в него! — но счастлив он висеть на острие, Зарезанный за то, что был опасен! Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, — Томитесь, как наложницы в гареме! Срок жизни увеличился — и, может быть, концы Поэтов отодвинулись на время! 1971

О моем старшине

Я помню райвоенкомат: «В десант не годен — так-то, брат, — Таким, как ты, — там невпротык…» И дальше — смех: Мол, из тебя какой солдат? Тебя — хоть сразу в медсанбат!.. А из меня — такой солдат, как изо всех. А на войне как на войне, А мне — и вовсе, мне — вдвойне, — Присохла к телу гимнастерка на спине. Я отставал, сбоил в строю, — Но как-то раз в одном бою — Не знаю чем — я приглянулся старшине. …Шумит окопная братва: «Студент, а сколько дважды два? Эй, холостой, а правда — графом был Толстой? А кто евоная жена?..» Но тут встревал мой старшина: «Иди поспи — ты ж не святой, а утром — бой». И только раз, когда я встал Во весь свой рост, он мне сказал: «Ложись!.. — и дальше пару слов без падежей. — К чему две дырки в голове!» И вдруг спросил: «А что, в Москве Неужто вправду есть дома в пять этажей?..» Над нами — шквал, — он застонал — И в нем осколок остывал, — И на вопрос его ответить я не смог. Он в землю лег — за пять шагов, За пять ночей и за пять снов — Лицом на запад и ногами на восток. 1971

Горизонт

Чтоб не было следов, повсюду подмели… Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте: Мой финиш — горизонт, а лента — край земли, — Я должен первым быть на горизонте! Условия пари одобрили не все — И руки разбивали неохотно. Условье таково: чтоб ехать — по шоссе, И только по шоссе — бесповоротно. Наматываю мили на кардан И еду параллельно проводам, — Но то и дело тень перед мотором — То черный кот, то кто-то в чем-то черном. Я знаю — мне не раз в колеса палки ткнут. Догадываюсь, в чем и как меня обманут. Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут. Но стрелки я топлю — на этих скоростях Песчинка обретает силу пули, — И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули! Наматываю мили на кардан И еду вертикально проводам, — Завинчивают гайки, — побыстрее! — Не то поднимут трос как раз где шея. И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки. Я голой грудью рву натянутый канат, — Я жив — снимите черные повязки! Кто вынудил меня на жесткое пари — Нечистоплотны в споре и в расчетах. Азарт меня пьянит, но, как ни говори, Я торможу на скользких поворотах. Наматываю мили на кардан, Назло канатам, тросам, проводам, — Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте! Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек, Я ленту не порвал, но я покончил с тросом, — Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам. Меня ведь не рубли на гонку завели, — Меня просили: «Миг не проворонь ты — Узнай, а есть предел — там, на краю земли, И — можно ли раздвинуть горизонты?» Наматываю мили на кардан И пулю в скат влепить себе не дам. Но тормоза отказывают, — кода! — Я горизонт промахиваю с хода! 1971

Мои похорона, или Страшный сон очень смелого человека

Сон мне снится — вот те на: Гроб среди квартиры, На мои похорона Съехались вампиры, — Стали речи говорить — Всё про долголетие, — Кровь сосать решили погодить: Вкусное — на третие. В гроб вогнали кое-как, А самый сильный вурдалак Все втискивал, и всовывал, И плотно утрамбовывал, — Сопел с натуги, сплевывал И желтый клык высовывал. Очень бойкий упырек Стукнул по колену, Подогнал — и под шумок Надкусил мне вену. А умудренный кровосос Встал у изголовия И очень вдохновенно произнес Речь про полнокровие. И почетный караул Для приличия всплакнул, — Но я чую взглядов серию На сонную мою артерию: А если кто пронзит артерию — Мне это сна грозит потерею. Погодите, спрячьте крюк! Да куда же, черт, вы! Я же слышу, что вокруг, — Значит, я не мертвый! Яду капнули в вино, Ну а мы набросились, — Опоить меня хотели, но Опростоволосились. Тот, кто в зелье губы клал, — В самом деле дуба дал, — Ну а на меня — как рвотное То зелье приворотное: Здоровье у меня добротное, И закусил отраву плотно я. Так почему же я лежу, Дурака валяю, — Ну почему, к примеру, не заржу — Их не напугаю?! Я ж их мог прогнать давно Выходкою смелою — Мне бы взять пошевелиться, но Глупостей не делаю. Безопасный как червяк, Я лежу, а вурдалак Со стаканом носится — Сейчас наверняка набросится, — Еще один на шею косится — Ну, гад, он у меня допросится! Кровожадно вопия, Высунули жалы — И кровиночка моя Полилась в бокалы. Погодите — сам налью, — Знаю, знаю — вкусная!.. Ну нате, пейте кровь мою, Кровососы гнусные! А сам — и мышцы не напряг, И не попытался сжать кулак, — Потому что кто не напрягается, Тот никогда не просыпается, Тот много меньше подвергается И много дольше сохраняется. Вот мурашки по спине Смертные крадутся… А всего делов-то мне Было, что — проснуться! …Что, сказать, чего боюсь (А сновиденья — тянутся)? Да того, что я проснусь — А они останутся!.. 1971