Идет охота на волков…
вернуться

Высоцкий Владимир Семенович
Шрифт:

Мишка Шифман

Мишка Шифман башковит — У него предвиденье. «Что мы видим, — говорит, — Кроме телевиденья?! Смотришь конкурс в Сопоте — И глотаешь пыль, А кого ни попадя Пускают в Израиль!» Мишка также сообщил По дороге в Мнёвники: «Голду Меир я словил В радиоприемнике…» И такое рассказал, До того красиво! — Я чуть было не попал В лапы Тель-Авива. Я сперва-то был не пьян. Возразил два раза я — Говорю: «Моше Даян — Сука одноглазая, — Агрессивный, бестия, Чистый фараон, — Ну а где агрессия — Там мне не резон». Мишка тут же впал в экстаз После литры выпитой — Говорит: «Они же нас Выгнали с Египета! Оскорбления простить Не могу такого, — Я позор желаю смыть С Рождества Христова!» Мишка взял меня за грудь: «Мне нужна компания! Мы ж с тобой не как-нибудь Здравствуй, до свидания, — Побредем, паломники, Чувства придавив!.. Хрена ли нам Мнёвники — Едем в Тель-Авив!» Я сказал: «Я вот он весь, Ты же меня спас в порту. Но одна загвоздка есть: Русский я по паспорту. Только русские в родне, Прадед мой — самарин, — Если кто и влез ко мне, Так и тот — татарин». Мишку Шифмана не трожь, С Мишкой — прочь сомнения: У него евреи сплошь В каждом поколении. Дед, параличом разбит, — Бывший врач-вредитель… А у меня — антисемит На антисемите. Мишка — врач, он вдруг затих: В Израиле бездна их, — Гинекологов одних — Как собак нерезаных; Нет зубным врачам пути — Слишком много просятся. Где на всех зубов найти? Значит — безработица! Мишка мой кричит: «К чертям! Виза — или ванная! Едем, Коля, — море там Израилеванное!..» Видя Мишкину тоску, — А он в тоске опасный, — Я еще хлебнул кваску И сказал: «Согласный!» …Хвост огромный в кабинет Из людей, пожалуй, ста. Мишке там сказали «нет», Ну а мне — «пожалуйста». Он кричал: «Ошибка тут, — Это я — еврей!..» А ему: «Не шибко тут! Выйдь, вон, из дверей!» Мишку мучает вопрос: Кто здесь враг таинственный? А ответ ужасно прост — И ответ единственный: Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, — Мишка пьет проклятую, — Говорит, что за графу Не пустили — пятую. 1972

«Оплавляются свечи…»

Оплавляются свечи На старинный паркет, И стекает на плечи Серебро с эполет. Как в агонии бродит Золотое вино… Все былое уходит, — Что придет — все равно. И, в предсмертном томленье Озираясь назад, Убегают олени, Нарываясь на залп. Кто-то дуло наводит На невинную грудь… Все былое уходит, — Пусть придет что-нибудь. Кто-то злой и умелый, Веселясь, наугад Мечет острые стрелы В воспаленный закат. Слышно в буре мелодий Повторение нот… Пусть былое уходит, — Пусть придет что придет. 1972

Натянутый канат

Он не вышел ни званьем, ни ростом. Не за славу, не за плату — На свой, необычный манер Он по жизни шагал над помостом — По канату, по канату, Натянутому, как нерв. Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но должно быть, ему очень нужно пройти четыре четверти пути. И лучи его с шага сбивали, И кололи, словно лавры. Труба надрывалась — как две. Крики «Браво!» его оглушали, А литавры, а литавры — Как обухом по голове! Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но теперь ему меньше осталось пройти — уже три четверти пути. «Ах, как жутко, как смело, как мило! Бой со смертью — три минуты!» — Раскрыв в ожидании рты, Из партера глядели уныло — Лилипуты, лилипуты — Казалось ему с высоты. Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но спокойно, — ему остается пройти всего две четверти пути! Он смеялся над славою бренной, Но хотел быть только первым — Такого попробуй угробь! Не по проволоке над ареной, — Он по нервам — нам по нервам — Шел под барабанную дробь! Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но замрите, — ему остается пройти не больше четверти пути! Закричал дрессировщик — и звери Клали лапы на носилки… Но прост приговор и суров: Был растерян он или уверен — Но в опилки, но в опилки Он пролил досаду и кровь! И сегодня другой без страховки идет. Тонкий шнур под ногой — упадет, пропадет! Вправо, влево наклон — и его не спасти… Но зачем-то ему тоже нужно пройти четыре четверти пути! 1972

«Мосты сгорели, углубились броды…»

Мосты сгорели, углубились броды, И тесно — видим только черепа, И перекрыты выходы и входы, И путь один — туда, куда толпа. И парами коней, привыкших к цугу, Наглядно доказав, как тесен мир, Толпа идет по замкнутому кругу — И круг велик, и сбит ориентир. Течет под дождь попавшая палитра, Врываются галопы в полонез, Нет запахов, цветов, тонов и ритмов, И кислород из воздуха исчез. Ничье безумье или вдохновенье Круговращенье это не прервет. Не есть ли это — вечное движенье, Тот самый бесконечный путь вперед? 1972

Черные бушлаты

Евпаторийскому десанту

За нашей спиною остались паденья, закаты, — Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет! Мне хочется верить, что черные наши бушлаты Дадут мне возможность сегодня увидеть восход. Сегодня на людях сказали: «Умрите геройски!» Попробуем, ладно, увидим, какой оборот… Я только подумал, чужие куря папироски: Тут — кто как умеет, мне важно — увидеть восход. Особая рота — особый почет для сапера. Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей, — Напрасно стараться — я и с перерезанным горлом Сегодня увижу восход до развязки своей! Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их — сонных, — И вдруг я заметил, когда прокусили проход: Еще несмышленый, зеленый, но чуткий подсолнух Уже повернулся верхушкой своей на восход. За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю — Не только паденья, закаты, но — взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю. Восхода не видел, но понял: вот-вот и взойдет! Уходит обратно на нас поредевшая рота. Что было — не важно, а важен лишь взорванный форт. Мне хочется верить, что грубая наша работа Вам дарит возможность беспошлинно видеть восход! 1972

«Когда я спотыкаюсь на стихах…»

Когда я спотыкаюсь на стихах, Когда ни до размеров, ни до рифм, — Тогда друзьям пою о моряках, До белых пальцев стискивая гриф. Всем делам моим на суше вопреки И назло моим заботам на земле Вы возьмите меня в море, моряки, — Я все вахты отстою на корабле! Любая тварь по морю знай плывет, Под винт попасть не каждый норовит, — А здесь, на суше, встречный пешеход Наступит, оттолкнет — и убежит. Так всем делам моим на суше вопреки, Так назло моим заботам на земле Вы возьмите меня в море, моряки, — Я все вахты отстою на корабле! Известно вам — мир не на трех китах, А нам известно — он не на троих. Вам вольничать нельзя в чужих портах — А я забыл, как вольничать в своих. Так всем делам моим на суше вопреки, Так назло моим заботам на земле Вы за мной пришлите шлюпку, моряки, Поднесите рюмку водки на весле! 1972

Заповедник

Бегают по лесу стаи зверей — Не за добычей, не на водопой: Денно и нощно они егерей Ищут веселой толпой. Звери, забыв вековечные страхи, С твердою верой, что все по плечу, Шкуры рванув на груди как рубахи, Падают навзничь — бери не хочу! Сколько их в кущах, Сколько их в чащах — Ревом ревущих, Рыком рычащих, Сколько бегущих, Сколько лежащих — В дебрях и кущах, В рощах и чащах! Рыбы пошли косяком против волн — Черпай руками, иди по ним вброд! Столько желающих прямо на стол, Сразу на блюдо — и в рот! Рыба не мясо — она хладнокровней — В сеть норовит, на крючок, в невода: Рыбы погреться хотят на жаровне, Море по жабры, вода не вода! Сколько их в кущах, Сколько их в чащах — Скопом плывущих, Кишмя кишащих, Друг друга жрущих, Хищных и тощих — В дебрях и кущах, В чащах и рощах! Птица на дробь устремляет полет — Птица на выдумки стала хитра: Чтобы им яблоки всунуть в живот, Гуси не ели с утра. Сильная птица сама на охоте Слабым собратьям кричит: «Сторонись!» — Жизнь прекращает в зените, на взлете, Даже без выстрела падая вниз. Сколько их в кущах, Сколько их в чащах — Выстрела ждущих, В силки летящих, Сколько плывущих, Сколько парящих — В дебрях и кущах, В рощах и чащах! Шубы не хочет пушнина носить — Так и стремится в капкан и в загон. — Чтобы людей приодеть, утеплить, Рвется из кожи вон. В ваши силки — призадумайтесь, люди! — Прут добровольно в отменных мехах Тысячи сот в иностранной валюте, Тысячи тысячей в наших деньгах. В рощах и чащах, В дебрях и кущах Сколько рычащих, Сколько ревущих, Сколько пасущихся, Сколько кишащих, Мечущих, рвущихся, Живородящих, Серых, обычных, В перьях нарядных, Сколько их, хищных И травоядных, Шерстью линяющих, Шкуру меняющих, Блеющих, лающих, Млекопитающих, Сколько летящих, Бегущих, ползущих, Сколько непьющих В рощах и кущах И некурящих В дебрях и чащах, И пресмыкающихся, И парящих, И подчиненных, И руководящих, Вещих и вящих, Рвущих и врущих — В рощах и кущах, В дебрях и чащах! Шкуры — не порчены, рыба — живьем. Мясо — без дроби — зубов не сломать, — Ловко, продуманно, просто, с умом, Мирно — зачем же стрелять! Каждому егерю — белый передник! В руки — таблички: «Не бей!», «Не губи!» Все это вместе зовут — заповедник. — Заповедь только одна: не убий! Но сколько в рощах, Дебрях и кущах — И сторожащих, И стерегущих, И загоняющих, В меру азартных, Плохо стреляющих И предынфарктных, Травящих, лающих, Конных и пеших, И отдыхающих С внешностью леших, Сколько их, знающих И искушенных, Не попадающих В цель, разозленных, Сколько дрожащих, Портящих шкуры, Сколько ловящих На самодуры, Сколько их, язвенных, Сколько всеядных, Сетью повязанных И кровожадных, Полных и тучных, Тощих, ледащих — В дебрях и кущах, В рощах и чащах!

I. Песня автозавистника

Произошел необъяснимый катаклизм: Я шел домой по тихой улице своей — Глядь, мне навстречу нагло прет капитализм, Звериный лик свой скрыв под маской «Жигулей»! Я по подземным переходам не пойду: Визг тормозов мне — как романс о трех рублях, — За то ль я гиб и мер в семнадцатом году, Чтоб частный собственник глумился в «Жигулях»! Он мне не друг и не родственник, Он мне — заклятый враг, — Очкастый частный собственник В зеленых, серых, белых «Жигулях»! Но ничего, я к старой тактике пришел: Ушел в подполье — пусть ругают за прогул! Сегодня ночью я три шины пропорол, — Так полегчало — без снотворного уснул! Дверь проломить — купил отбойный молоток, Электродрель, — попробуй крышу пропили! Не дам порочить наш советский городок, Где пиво варят золотое «Жигули»! Он мне не друг и не родственник, Он мне — заклятый враг, — Очкастый частный собственник В зеленых, серых, белых «Жигулях»! Мне за грехи мои не будет ничего: Я в психбольнице все права завоевал. И я б их к стенке ставил через одного И направлял на них груженый самосвал! Но вскоре я машину сделаю свою — Все части есть, — а от владения уволь: Отполирую — и с разгону разобью Ее под окнами отеля «Метрополь». Нет, чтой-то ёкнуло — ведь части-то свои! — Недосыпал, недоедал, пил только чай… Все, — еду, еду регистрировать в ГАИ!.. Ах, черт! — «Москвич» меня забрызгал, негодяй! Он мне не друг и не родственник, Он мне — заклятый враг, — Очкастый частный собственник В зеленых, серых, белых «Москвичах»! 1971