Идет охота на волков…
вернуться

Высоцкий Владимир Семенович
Шрифт:

I. Москва — Одесса

В который раз лечу Москва — Одесса, — Опять не выпускают самолет. А вот прошла вся в синем стюардесса как принцесса, Надежная, как весь гражданский флот. Над Мурманском — ни туч, ни облаков, И хоть сейчас лети до Ашхабада, Открыты Киев, Харьков, Кишинев, И Львов открыт, — но мне туда не надо! Сказали мне: «Сегодня не надейся — Не стоит уповать на небеса!» И вот опять дают задержку рейса на Одессу: Теперь — обледенела полоса. А в Ленинграде — с крыши потекло, — И что мне не лететь до Ленинграда?! В Тбилиси — там все ясно, там тепло, Там чай растет, — но мне туда не надо! Я слышу: ростовчане вылетают, — А мне в Одессу надо позарез! Но надо мне туда, куда меня не принимают, — И потому откладывают рейс. Мне надо — где сугробы намело, Где завтра ожидают снегопада!.. А где-нибудь все ясно и светло — Там хорошо, — но мне туда не надо! Отсюда не пускают, а туда не принимают, — Несправедливо — грустно мне, — но вот Нас на посадку скучно стюардесса приглашает, Доступная, как весь гражданский флот. Открыли самый дальний закуток, В который не заманят и награды, Открыт закрытый порт Владивосток, Париж открыт, — но мне туда не надо! Взлетим мы, распогодится — теперь запреты снимут! Напрягся лайнер, слышен визг турбин… А я уже не верю ни во что — меня не примут, — Опять найдется множество причин. Мне надо — где метели и туман, Где завтра ожидают снегопада!.. Открыли Лондон, Дели, Магадан — Открыто все, — но мне туда не надо! Я прав, хоть плачь, хоть смейся, — но опять задержка рейса, И нас обратно к прошлому ведет Вся стройная, как «ТУ», та стюардесса мисс Одесса, — Похожая на весь гражданский флот. Опять дают задержку до восьми — И граждане покорно засыпают… Мне это надоело, черт возьми, — И я лечу туда, где принимают! 1968

II. Через десять лет

Еще бы — не бояться мне полетов, Когда начальник мой, Е. Б. Изотов, Жалея вроде, колет как игла: «Эх, — говорит, — бедняга! У них и то в Чикаго Три дня назад авария была!..» Хотя бы сплюнул: всё же люди — братья, И мы вдвоем и не под кумачом, — Но знает, черт, и так для предприятья Я — хоть куда, хоть как и хоть на чем! Мне не страшно: я навеселе, — Чтоб по трапу пройти не моргнув, Тренируюсь, уже на земле Туго-натуго пояс стянув. Но, слава Богу, я не вылетаю — В аэропорте время коротаю Еще с одним, таким же — побратим, — Мы пьем седьмую за день За то, что все мы сядем, И может быть — туда, куда летим. Пусть в ресторане не дают навынос, Там радио молчит — там благодать, — Вбежит швейцар и рявкнет: «Кто на Вильнюс!.. Спокойно продолжайте выпивать!» Мне летать — острый нож и петля: Ни поесть, ни распить, ни курнуть, И еще — безопасности для — Должен я сам себя пристегнуть! У автомата — в нем ума палата — Стою я, улыбаюсь глуповато: Такое мне ответил автомат!.. Невероятно, — в Ейске — почти по-европейски: Свобода слова, — если это мат. Мой умный друг к полудню стал ломаться — Уже наряд милиции зовут: Он гнул винты у «ИЛа-18» И требовал немедля парашют. Я приятеля стал вразумлять: «Паша, Пашенька, Паша, Пашут! Если нам по чуть-чуть добавлять, Так на кой тебе шут парашют!..» Он пояснил — такие врать не станут: Летел он раз, ремнями не затянут, Вдруг — взрыв! Но он был к этому готов: И тут нашел лазейку — Расправил телогрейку И приземлился в клумбу от цветов… Мы от его рассказа обалдели! А здесь всё переносят — и не зря — Все рейсы за последние недели На завтра — тридцать третье декабря. Я напрасно верчусь на пупе, Я напрасно волнуюсь вообще: Если в воздухе будет ЧП — Приземлюсь на китайском плаще! Но, смутно беспокойство ощущая, Припоминаю: вышел без плаща я, — Ну что ж ты натворила, Кать, а Кать! Вот только две соседки — С едой всучили сетки, А сетки воздух будут пропускать… Мой вылет объявили, что ли? Я бы Не встал — теперь меня не подымай! Я слышу: «Пассажиры на ноябрь! Ваш вылет переносится на май!» Зря я дергаюсь: Ейск не Бейрут, — Пассажиры спокойней ягнят, Террористов на рейс не берут, Неполадки к весне устранят. Считайте меня полным идиотом, Но я б и там летал Аэрофлотом: У них — гуд бай — и в небо, хошь не хошь. А здесь — сиди и грейся: Всегда, задержка рейса — Хоть день, а все же лишний проживешь! Мы взяли пунш и кожу индюка — бр-р! Снуем теперь до ветру в темноту: Удобства — во дворе, хотя — декабрь, И Новый год — летит себе на «ТУ». Друг мой честью клянется спьяна, Что он всех, если надо, сместит. «Как же так, — говорит, — вся страна Никогда никуда не летит!..» …А в это время где-то в Красноярске, На кафеле рассевшись по-татарски, О промедленье вовсе не скорбя, Проводит сутки третьи С шампанским в туалете Сам Новый год — и пьет сам за себя! Помешивая воблою в бокале, Чтоб вышел газ — от газа он блюет, — Сидит себе на аэровокзале И ждет, когда наступит Новый год. Но в Хабаровске рейс отменен — Там надежно засел самолет, — Потому-то и новых времен В нашем городе не настает! 1979

Посвящения друзьям

«Вот и разошлись пути-дороги вдруг…»

Вот и разошлись пути-дороги вдруг: Один — на север, другой — на запад, — Грустно мне, когда уходит друг Внезапно, внезапно. Ушел — невелика потеря Для многих людей. Не знаю, как другие, а я верю, Верю в друзей. Наступило время неудач, Следы и души заносит вьюга, Все из рук вон плохо — плачь не плачь, — Нет друга, нет друга. Ушел — невелика потеря Для многих людей. Не знаю, как другие, а я верю, Верю в друзей. А когда вернется друг назад И скажет: «Ссора была ошибкой», Бросим на минувшее мы взгляд, С улыбкой, с улыбкой. Ушел — невелика потеря Для многих людей… Не знаю, как другие, а я верю, Верю в друзей. 1968

«Мой друг уедет в Магадан…»

Игорю Кохановскому

Мой друг уедет в Магадан — Снимите шляпу, снимите шляпу! Уедет сам, уедет сам — Не по этапу, не по этапу. Не то чтоб другу не везло, Не чтоб кому-нибудь назло, Не для молвы: что, мол, — чудак, — А просто так. Быть может, кто-то скажет: «Зря! Как так решиться — всего лишиться! Ведь там — сплошные лагеря, А в них — убийцы, а в них — убийцы…» Ответит он: «Не верь молве — Их там не больше, чем в Москве!» Потом уложит чемодан И — в Магадан! Не то чтоб мне — не по годам, — Я б прыгнул ночью из электрички, — Но я не еду в Магадан, Забыв привычки, закрыв кавычки. Я буду петь под струнный звон Про то, что будет видеть он, Про то, что в жизни не видал, — Про Магадан. Мой друг поедет сам собой — С него довольно, с него довольно, — Его не будет бить конвой — Он добровольно, он добровольно. А мне удел от Бога дан… А может, тоже — в Магадан? Уехать с другом заодно — И лечь на дно!.. 1965

Притча о правде и лжи

Булату Окуджаве

Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек, — Грубая Ложь эту Правду к себе заманила: Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег. И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась во сне, — Грубая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась — и осталась довольна вполне. И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью: Баба как баба, и что ее ради радеть?! — Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, — Если, конечно, и ту и другую раздеть. Выплела ловко из кос золотистые ленты И прихватила одежды, примерив на глаз; Деньги взяла, и часы, и еще документы, — Сплюнула, грязно ругнулась — и вон подалась. Только к утру обнаружила Правда пропажу — И подивилась, себя оглядев делово: Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу, Вымазал чистую Правду, а так — ничего. Правда смеялась, когда в нее камни бросали: «Ложь это все, и на Лжи одеянье мое…» Двое блаженных калек протокол составляли И обзывали дурными словами ее. Стервой ругали ее, и похуже, чем стервой, Мазали глиной, спустили дворового пса… «Духу чтоб не было, — на километр сто первый Выселить, выслать за двадцать четыре часа!» Тот протокол заключался обидной тирадой (Кстати, навесили Правде чужие дела): Дескать, какая-то мразь называется Правдой, Ну а сама — пропилась, проспалась догола. Чистая Правда божилась, клялась и рыдала, Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, — Грязная Ложь чистокровную лошадь украла — И ускакала на длинных и тонких ногах. Некий чудак и поныне за Правду воюет, — Правда, в речах его правды — на ломаный грош: «Чистая Правда со временем восторжествует!..» Если проделает то же, что явная Ложь! Часто, разлив по сто семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь. Могут раздеть, — это чистая правда, ребята, — Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь — на часы твои смотрит коварная Ложь. Глядь — а конем твоим правит коварная Ложь. 1977

Купола

Михаилу Шемякину

Как засмотрится мне нынче, как задышится?! Воздух крут перед грозой, крут да вязок. Что споется мне сегодня, что услышится? Птицы вещие поют — да все из сказок. Птица Сирин мне радостно скалится — Веселит, зазывает из гнезд, А напротив — тоскует-печалится, Травит душу чудной Алконост. Словно семь заветных струн Зазвенели в свой черед — Это птица Гамаюн Надежду подает! В синем небе, колокольнями проколотом, — Медный колокол, медный колокол — То ль возрадовался, то ли осерчал… Купола в России кроют чистым золотом — Чтобы чаще Господь замечал. Я стою, как перед вечною загадкою, Пред великою да сказочной страною — Перед солоно— да горько-кисло-сладкою, Голубою, родниковою, ржаною. Грязью чавкая жирной да ржавою, Вязнут лошади по стремена, Но влекут меня сонной державою, Что раскисла, опухла от сна. Словно семь богатых лун На пути моем встает — То мне птица Гамаюн Надежду подает! Душу, сбитую утратами да тратами, Душу, стертую перекатами, — Если до крови лоскут истончал, — Залатаю золотыми я заплатами — Чтобы чаще Господь замечал! 1975

«Был побег на рывок…»

Вадиму Туманову

Был побег на рывок — Наглый, глупый, дневной, — Вологодского — с ног И — вперед головой. И запрыгали двое, В такт сопя на бегу, На виду у конвоя Да по пояс в снегу. Положен строй в порядке образцовом, И взвыла «Дружба» — старая пила, И осенили знаменьем свинцовым Сочухавшихся вышек три ствола. Все лежали плашмя, В снег уткнули носы, — А за нами двумя — Бесноватые псы. Девять граммов горячие, Аль вам тесно в стволах! Мы на мушках корячились, Словно как на колах. Нам — добежать до берега, до цели, — Но свыше — с вышек — все предрешено: Там у стрелков мы дергались в прицеле — Умора просто, до чего смешно. Вот бы мне посмотреть, С кем отправился в путь, С кем рискнул помереть, С кем затеял рискнуть! Где-то виделись будто, — Чуть очухался я — Прохрипел: «Как зовут-то? И — какая статья?» Но поздно: зачеркнули его пули — Крестом — в затылок, пояс, два плеча, — А я бежал и думал: добегу ли? — И даже не заметил сгоряча. Я — к нему, чудаку: Почему, мол, отстал? Ну а он — на боку И мозги распластал. Пробрало! — телогрейка Аж просохла на мне: Лихо бьет трехлинейка — Прямо как на войне! Как за грудки, держался я за камни: Когда собаки близко — не беги! Псы покропили землю языками — И разбрелись, слизав его мозги. Приподнялся и я, Белый свет стервеня, — И гляжу — кумовья Поджидают меня. Пнули труп: «Эх, скотина! Нету проку с него: За поимку полтина, А за смерть — ничего». И мы прошли гуськом перед бригадой, Потом — за вахту, отряхнувши снег: Они обратно в зону — за наградой, А я — за новым сроком за побег. Я сначала грубил, А потом перестал. Целый взвод меня бил — Аж два раза устал. Зря пугают тем светом, — Тут — с дубьем, там — с кнутом: Врежут там — я на этом, Врежут здесь — я на том. Я гордость под исподнее упрятал — Видал, как пятки лижут гордецы, — Пошел лизать я раны в лизолятор, — Не зализал — и вот они, рубцы. Эх бы нам — вдоль реки, — Он был тоже не слаб, — Чтобы им — не с руки, А собакам — не с лап!.. Вот и сказке конец. Зверь бежал на ловца. Снес — как срезал — ловец Беглецу пол-лица. …Все взято в трубы, перекрыты краны, — Ночами только воют и скулят, Что надо, надо сыпать соль на раны: Чтоб лучше помнить — пусть они болят! 1977

«В младенчестве нас матери пугали…»

Вадиму Туманову

В младенчестве нас матери пугали, Суля за ослушание Сибирь, грозя рукой, — Они в сердцах бранились — и едва ли Желали детям участи такой. А мы пошли за так на четвертак, за ради Бога, В обход и напролом, и просто пылью по лучу… К каким порогам приведет дорога? В какую пропасть напоследок прокричу? Мы Север свой отыщем без компаса — Угрозы матерей мы зазубрили как завет, — И ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет. Мольбы и стоны здесь не выживают, — Хватает и уносит их поземка и метель, Слова и слезы на лету смерзают, — Лишь брань и пули настигают цель. И мы пошли за так на четвертак, за ради Бога, В обход и напролом, и просто пылью по лучу… К каким порогам приведет дорога? В какую пропасть напоследок прокричу? Про всё писать — не выдержит бумага, Всё — в прошлом, ну а прошлое — былье и трын-трава, — Не раз нам кости перемыла драга — В нас, значит, было золото, братва! Но чуден звон души моей помина, И белый день белей, и ночь черней, и суше снег, — И мерзлота надежней формалина Мой труп на память схоронит навек. А мы пошли за так на четвертак, за ради Бога, В обход и напролом, и просто пылью по лучу… К каким порогам приведет дорога? В какую пропасть напоследок прокричу? Я на воспоминания не падок, Но если занесла судьба — гляди и не тужи: Мы здесь подохли — вон он, тот распадок, — Нас выгребли бульдозеров ножи. Здесь мы прошли за так на четвертак, за ради Бога, В обход и напролом, и просто пылью по лучу, — К таким порогам привела дорога… В какую ж пропасть напоследок прокричу?.. 1977