Афанасий сжал плечо школьного друга.

– Спасибо за поддержку. Позвоню им из Воркуты.

В Воркуту прибыли в пять часов вечера по местному времени. Воркутинский пассажирский аэропорт последние годы мог принимать самолёты почти всех типов, даже такие, как «Боинг-747» или «Аэробус-350», но «Ил-96» с командой Афанасия посадили на поле военного аэродрома, который попал в программу восстановления северных аэропортов, разрушенных «реорганизацией» российской армии бывшим министром обороны Сердюковым, и получил современную взлётную полосу, способную принимать тяжёлые военные транспортники.

Пока самолёт заправляли, Афанасий выслушал лекцию капитана Ширяева, подсевшего к ним отдохнуть, о местности и о городе Воркуте, в котором он жил какое-то время.

Город располагался на реке Воркуте – первоначальное название реки было Варкута-яха, что переводилось с ненецкого как «река, изобилующая медведями», – в зоне вечной мерзлоты и считался третьим по численности населения городом в мире, расположенным за Полярным кругом.

По рассказу Ширяева, Воркута была основана геологами как посёлок в Большеземельской тундре в начале тысяча девятьсот тридцатого года, вошла в состав Коми АССР и благополучно дожила до двадцать первого века.

– Да, здесь был один из крупнейших лагерей СССР – Воркутлаг, – говорил капитан возбуждённо, – да, до конца восьмидесятых он оставался местом ссылки, но теперь это неплохой современный городок на Севере, где есть и свой угольный музей, и оперный театр, и киносервис. Если с конца прошлого века народ отсюда убегал, то сейчас…

– Почему убегал? – перебил Ширяева Афанасий.

– В районе Воркуты проводили подземные ядерные взрывы, стала нарастать заболеваемость злокачественными опухолями.

– Зачем взрывали? Неужели и там был полигон?

– Нет, всего лишь зондировали угольные пласты, а через двадцать лет зараженная вода нашла выходы к реке.

– Откуда тебе это известно?

– Мой папа отсюда родом, можно сказать, – криво ухмыльнулся Ширяев.

– Он же грузин… то есть, я хотел сказать, как он здесь оказался?

Ширяев улыбнулся шире.

– Он сидел здесь, в Воркутлаге, девять лет.

Афанасий невольно покачал головой.

– Как судьба распоряжается людьми.

– Вы обо мне или об отце?

– О тебе.

Капитан поморгал, улыбка его полиняла.

– Меня бабки да дедки по маминой линии воспитывали, она из здешних мест, работала в зоне, вышла за отца… Я вырос здесь, потом переехал в Екатеринбург, учился в лицее, в радиоинституте, там военная кафедра, я ушёл служить, работал в Калининградском метеоцентре.

– Шалва, – послышался голос Ривкина.

– Иду, – поднялся Ширяев. – Всё путём, командир, мне на судьбу грех жаловаться, но ты должен знать, с кем службу мотаешь.

– Что с отцом? Выпустили?

– Похоронили здесь, на зоне, убийц на воле не хоронили. Сорок шесть лет мужику было, а сел за то, что вступился за девушку и зарезал двоих отморозков. Но он тоже не сам выбирал свою судьбу.

– Он классный инженер, – посмотрел вслед капитану Олег. – Лучший оператор «Тополей», потому его и включили в состав группы.

– Какое отношение он имеет к диагностике ионосферы?

– А он и не должен заниматься ионосферой, его епархия – установка с излучателем, а тут ему равных мало.

– Товарищ майор, – высунулся из пилотской кабины командир самолёта, – заправились, можем взлетать.

– Поехали, – встрепенулся Афанасий. – Идём к морю Лаптевых, потом к границе льдов.

– Часа три лететь.

– Вам и штурвал в руки, а мы будем стирать грань.

– Какую грань? – не понял лётчик.

– Между умственным и физическим бездельем.

Лётчик улыбнулся, исчез.

Самолёт заворчал двигателями.

Проснулся Дохлый, разлепил глаза.

– Прилетели?

– Сон плохой приснился? – участливо спросил сержант Бугаев.

– Ничего не снилось. – Марин осоловело посмотрел в иллюминатор. – Где это мы?

– Воркута.

– А-а… – Сержант устроился в кресле поудобней и снова закрыл глаза. Спать он мог сутками.

Взлетели, повернули на северо-восток.

Самолёт через иллюминаторы слева пронзили густые потоки оранжевого света солнца, облизывающего северо-западный горизонт.

В городах срединной России наступил вечер, но здесь, за Полярным кругом, по-прежнему царил день, подаренный человеку природой, хотя он – человек – так и не научился ценить такие подарки.