0 правильных иностранных названиях и точном указании цифровых показателей. Разница была столь разительна, что в одном из перерывов в судебном заседании Лебедев, нагнувшись с высоты своего немаленького роста к проему в плексигласовой клетке-«аквариуме», сделал Ковалихиной по этому поводу комплимент.

Впрочем, были и иные люди, выделявшие Ковалихину в лучшую сторону по одним им, видимо, известным критериям. Как-то некий посетитель в присутствии журналистов поделился своими весьма оригинальными соображениями о прокурорах: «Этих трех морд надо расстрелять, оставить одну старуху Ковалихину… Кащенко – для них роскошь» [43] .

О задачах, стоявших перед данной участницей группы обвинителей, наблюдатели высказывали свои самые разнообразные предположения. К примеру: «Ковалихина Валентина Михайловна тоже из прокурорских, но чем занимается в Хамовническом суде – еще одна загадка, потому что молчит с утра до вечера, чисто Шохин. А внешность имеет доброй, но строгой бабушки собственных внуков. С опытом работы в ОБХСС, похоже, бабушка, судя, с одной стороны, по возрасту, а с другой – методом исключения приходим мы к этому выводу, потому что и Лахтин, и Шохин, и Гульчехра Бахадыровна прибыль от выручки отличают с трудом. Этот пробел в знаниях им в данном конкретном процессе, конечно, мешает, и нужда в помощниках становится очевидна» [44] .

Где-то ближе к завершению судебного следствия она перестала появляться на процессе. Говорили, что вышла на пенсию. Не знаю, так ли это, но когда после оглашения обвинительного приговора судьей Виктором Данилкиным защита готовила «заявление о преступлении» в отношении тех, кто, по нашему мнению, фальсифицировал судебное решение и занимался прочими злоупотреблениями из числа следователей и прокуроров, Платон Лебедев лично вычеркнул из проекта документа фамилию Ковалихиной.

В делах, где обвинения были выдвинуты против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, защите пришлось столкнуться с довольно большим числом судей, трудившихся в системе судов общей юрисдикции. Это те, кто принимал решения о содержании под стражей и продлял сроки арестов во время предварительного следствия, рассматривал жалобы на незаконные действия следствия, осуществлял по нашим обращениям кассационное и надзорное производство. В период отбытия наказания возникала необходимость потревожить судей по месту расположения колоний по причинам несогласия с вынесенными взысканиями или по поводу ходатайств об условно-досрочном освобождении. Ну и конечно, наиболее длительное общение имело место с теми представителями судебного сообщества, которые в одном случае в Мещанском суде г. Москвы, а в другом – в Хамовническом суде столицы рассматривали дела по существу.

Все эти судьи не являлись чем-то исключительным для современной российской юридической практики. Они по-своему понимали судейское предназначение и делали свою работу в меру сил, способностей, правовых познаний, а также ощущений или четких предписаний свыше о надлежащем поведении и ожидаемых от них решений.

Я не ставлю перед собой задачу подробно рассматривать все «болячки», поразившие судебную систему, а остановлюсь лишь на том, что позволит лучше понять психологию конкретных представителей судейского корпуса из числа тех, кому судьба предоставила возможность прикоснуться, а кому-то и активно поучаствовать в историческом «деле ЮКОСа».

В свое время мне повезло в том, что, когда я только пришел в адвокатуру, часть моих бывших сослуживцев работали судьями в разных районах Москвы. И мне, оторвавшемуся от практики по причине погружения в науку, было крайне интересно понять, чем руководствуются люди, надевшие судейские мантии для исполнения высокой миссии отправления правосудия. Признаюсь, что я не раз пользовался этими знакомствами, но исключительно посредством небезуспешных попыток разговорить моих собеседников, вывести на откровенность. Поводом для этого служили либо конкретные дела, которые я наблюдал или сам в них участвовал, либо поднимавшиеся общие проблемы состояния уголовной юстиции. Естественно, говорилось и о тревожных тенденциях в развитии судопроизводства.

Как-то в подобном случае мой в прошлом коллега упрекнул меня: «Ишь как ты заговорил! А когда работал следователем, рассуждал по-другому». Я согласился с ним отчасти, поскольку профессия, безусловно, накладывает свой отпечаток и корректирует мировоззрение. Но что интересно – после того, как я привел в качестве контраргумента довод о том, что, когда ранее мы работали следователями, такого бардака и беззакония не было, он согласился. Разговор происходил в конце 90-х годов.

Если свести воедино позицию моих бывших коллег, то она заключается в том, что их вполне устраивало положение судьи: неприкосновенность, возможность самостоятельно разрешать дела (речь не шла о резонансных процессах), широкие властные полномочия, очень неплохая заработная плата, высокая пенсия при выходе в отставку. Что-то подобное описала судья, начинавшая секретарем в Мосгорсуде: «Некий корпоративный дух, общее понимание вещей, ощущение, что ты – часть системы, в которой у тебя есть красная корка, которая всегда поможет при встрече с милицией, чувство, что надо обязательно оборонять это сообщество…» Показательна и отмеченная той же судьей психология представителей данной корпорации: «Я верила, что те, кого судят, это упыри, зло, которое должно быть наказано… Ты попал под следствие – значит, ты сволочь. Мне казалось, что мы делаем хорошее дело, что на скамье подсудимых злые люди, что они все плохие. Постепенно в тебе развивается цинизм. Я видела человека в клетке, мне было его совершенно не жалко, я к нему относилась как к работе» («Большой город», 1 февраля 2012 г.). Понятно, что при таком вполне удовлетворяющем судей положении у них нет никакого желания делать какие-то шаги, выбивающиеся из общего ряда, в то время как стандарты их деятельности устанавливаются вышестоящим судом, а отчасти – еще и надзирающей прокуратурой.

Как-то по небольшому хозяйственному делу, где я участвовал по назначению, один из знакомых мне судей вынес в итоге вполне лояльное решение, хотя квалификация преступления изначально противоречила разъяснениям Пленума Верховного суда РФ, о чем я сказал в прениях. После процесса я зашел к судье и поинтересовался, почему он так поступил. Вот какой последовал ответ: «Наказанием остались все довольны. А зачем мне при этом что-то переквалифицировать, нарываясь на представление прокурора?»

Это было довольно безобидное откровение, поскольку в другом случае председатель одного из районных судов с немалым стажем работы доверительно поведал, что иногда к нему приходят озадаченные молодые судьи и просят совета, как им поступить, поскольку дело явно «шито белыми нитками». Рекомендация меня шокировала: «Если видите, что человек невиновен, назначайте ему наказание поменьше!»