Судьи в обоих случаях не только отразили в своих постановлениях тот факт, что ФСБ предстоит прослушивать телефонные разговоры человека, находящегося в другом государстве, но и указали в своих решениях номер подлежащего контролю телефона английского оператора, начинающийся с кода +44. Но такие действия противоречат закону: суды, обязанные руководствоваться российским уголовно-процессуальным правом, проигнорировали, что действие УПК ГФ не может выходить за пределы территории Российской Федерации (за исключением некоторых случаев, к которым этот конкретный не относится). По сути, московскими судами с превышением своих полномочий было санкционировано проведение негласных оперативно-розыскных мероприятий на территории чужого суверенного государства.

В ином случае в ходе одного из судебных заседаний Хамовнического суда прокурор Валерий Лахтин продемонстрировал защите готовность назвать адрес в Лондоне, где ее представители встречались с иностранными специалистами, которым предстояло выступать на втором процессе Ходорковского и Лебедева в Москве. Он же не скрывал на суде осведомленность

0 тех западных адвокатах, с кем мы контактировали в процессе работы, чьи фамилии вообще никак не фигурировали в материалах дела.

Такие действия стороны обвинения носили столь вызывающий характер, что защита была вынуждена сделать 20 сентября 2010 года специальное заявление. В частности, в нем говорилось о нескрываемом прокурорами знании проводимых адвокатами мероприятиях по собиранию доказательств. Характер и содержание вопросов, задававшихся Лахтиным переводчику и привлеченным стороной защиты специалистам, убедительно свидетельствовали, что государственным обвинителям хорошо известны места их встреч, круг обсуждавшихся вопросов, состав участников, индивидуальные контакты. Тем же заявлением защита предупредила председательствовавшего, что при указанных обстоятельствах есть все основания предполагать, что активно проводимые по заданию прокурорско-следственных органов специальными службами оперативно-розыскные мероприятия в рамках распространенного «оперативного сопровождения судебных процессов» касаются не только адвокатов, но и иных лиц, причастных к отправлению правосудия.

На «странности», происходившие на процессе и вокруг него, не могли не обратить внимания и наши иностранные гости. Единственный специалист, кому предоставили возможность полноценно выступить в Хамовническом суде, американец Вэсс Хон, определил свое пребывание в Москве как «пугающий опыт». По таинственным причинам доставка его багажа была задержана на два дня после прибытия. Он заметил, что уборщики в гостинице находились в его номере часами, в то время как сам он не мог туда попасть; за ним и общавшимися с ним адвокатами следили, где бы они ни находились.

Интересно, что сторонники всяческих гонений на адвокатов и радетели беспрестанного контроля за работой профессиональных защитников даже для явно незаконной деятельности систематически пытаются найти какие-либо псевдоправовые обоснования.

Вспоминаю, как в свое время, ничуть не кривя душой, я в качестве соавтора не единожды издававшегося и получившего положительные отзывы у практиков «Комментария к Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации» написал: «Представляется, что из требования УПК о создании условий конфиденциальности переговоров обвиняемого со своим защитником (и. 9 ч. 4 ст. 47) вытекает запрет проводить оперативно-розыскные мероприятия технического и иного характера в целях получения информации о содержании таких контактов» [52] . Однако нашелся научный работник, ранее трудившийся в органах прокуратуры, который, оппонируя, утверждает иное: субъекты расследования вправе назначать и проводить оперативно-розыскные мероприятия в отношении адвоката и его подзащитного, в том числе и во время их конфиденциальных свиданий. При этом его изобретательности в части приводимых доводов могут позавидовать многие представители адвокатской профессии. Так, из положения закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» о запрете для сотрудников места содержания под стражей слышать беседу заключенного с адвокатом делается парадоксальный вывод: «Запрещено именно этим сотрудникам, но не всем субъектам оперативно-розыскной деятельности»! Еще одним откровением является утверждение, касающееся неофициальных бесед с лицами, заключенными под стражу: «…оперативные работники и другие должностные лица стороны обвинения вправе не только проводить подобные беседы в пределах своей компетенции, но и из тактических соображений, в случае необходимости, не допускать к их участию защитника» [53] .

Не могу удержаться, чтобы не привести несколько случаев подобных «бесед», проводившихся с фигурантами «дела ЮКОСа», при этом оговорившись, что далеко не всегда они протекают в условиях следственного изолятора, что, впрочем, никак не мешает осуществлению замыслов организаторов таких контактов.

14 июля 2003 года во время содержания в камере СИЗО ФСБ «Лефортово» сотрудник службы безопасности ЮКОСа Алексей Пичугин был выдан двум неизвестным лицам, предположительно сотрудникам ФСБ. Они в кабинете для допросов сделали Пичугину инъекцию неизвестного вещества, а затем «допрашивали» его – находящегося в забытьи – в течение шести часов. После «допроса» здоровье Пичугина резко ухудшилось. По сведениям его адвокатов, таким способом было введено вещество, известное специалистам как «сыворотка правды» [54] .

Бывает, что беседы протекают и следующим образом: «Козловский постоянно ходил по комнате, то приближаясь ко мне, то отдаляясь, при этом резко жестикулируя руками, он говорил, что все равно я подпишу нужные ему показания, потому что и не таких, как я, обламывали. Я не выдержал и сказал ему, что при первой возможности расскажу обо всем через своего адвоката журналистам. Тут Козловский буквально взбесился и закричал, что я неблагодарная скотина, не понимающая хорошего отношения. Неожиданно я получил сильный удар в лицо, было ощущение яркой вспышки перед глазами, после чего мое восприятие действительности стало расплывчатым, я потерял сознание, что происходило со мной дальше, я не знаю. Вследствие тяжелейших травм головного мозга мне очень сложно восстанавливать обстоятельства избиения и пыток». Это только небольшой фрагмент заявления о преступлении, составленного уже упоминавшимся Вальдесом-Гарсией [55] и озвученного на заседании Хамовнического суда в апреле 2009 года.

Впрочем, порой удается проводить «беседы» и без рукоприкладства, хотя противозаконность и цинизм действий инициаторов не вызывают ни малейших сомнений. Выступая в Верховном суде РФ, Василий Алексанян поведал членам судебной коллегии, что 28 декабря 2006 года его под предлогом ознакомления с какими-то материалами вывезли в здание Генпрокуратуры. Там следователь Салават Каримов, оставшись наедине с Алексаняном, предложил тому сделку: «Руководство Генеральной прокуратуры понимает, что вам необходимо лечиться, может быть, даже не в России, у вас тяжелая ситуация… Нам необходимы ваши показания, потому что мы не можем подтвердить те обвинения, которые мы выдвигаем против Ходорковского и Лебедева. Если вы дадите показания, устраивающие следствие, то мы вас выпустим».

Надо ли говорить, что во всех приведенных случаях защитники не были допущены к таким беседам конечно же «по тактическим соображениям».

Не менее парадоксально, что такого рода теоретики, ничуть не смущаясь, подводят лженаучную и абсолютно нелегитимную базу под проведение оперативных мероприятий в отношении участников судебных разбирательств, не делая исключений и для защитников, права которых, как было показано выше, охраняются федеральным законом.

Государственные обвинители на одном из судебных процессов, рассматривавшихся в мае 2011 года в Астраханском областном суде, дошли до того, что прикрепили скотчем звукозаписывающие устройства под сиденьями 14 адвокатов. Защитники совершенно обоснованно сочли, что в отношении них незаконно проводились оперативно-розыскные мероприятия, и по этому поводу региональная адвокатская палата в установленном порядке обратилась с требованием о возбуждении уголовного дела. Ответ последовал из прокуратуры Астраханской области, и суть его сводилась к следующему. Вопрос об использовании государственными обвинителями звукозаписывающих устройств был решен судом положительно, о чем участников процесса поставили в известность. А размещение устройств ближе к месту расположения подсудимых осуществлено в связи с началом допроса с целью улучшения качества записи. При этом прокуратура сослалась еще и на то, что уголовно-процессуальным законом порядок и место установки звукозаписывающих устройств не регламентированы. Естественно поэтому, что при таком подходе в возбуждении уголовного дела было отказано. Но все же руководство надзорной структуры снизошло и пожурило своего сотрудника за «не вполне корректную тактику» поведения, поскольку средства аудиозаписи были установлены без ведома и согласия адвокатов и их доверителей [56] .