– Да и Эндрю твой – раздал-то почти всё… – весельчак сверху уже не смеялся. – Зажал, шельма.

– Никто и не заставляет всё, – Андрей развел руками. – Оставьте необходимое. Уверен, каждый удивится малостью необходимого. Но победа стоит того. Над собой, не над конкурентом. А демонстрация собственного благополучия – Иудин комплекс неполноценности – мерзкий вызов окружающей нищете. В общем, – он сделал паузу, – «победа» и есть вера в Бога. Люди же оценят другое – понимание, что нет их вины в нужде, как и заслуги «раздающих» в «благополучии». Тогда слова «человек человеку друг, товарищ и брат» станут не лозунгом, а комментарием к заповедям.

– Ну вот, докатились! Проповедник нашелся! – откровенно возмущенный голос из самого угла, тоже наверху, заставил всех обернуться.

Но, к удивлению Андрея, единомышленников оказалось много.

– Достали! Теперь и здесь вещают!

– На постриг собрался, Андрюха! Сознавайся! – весельчак снова уловил настроение.

Докладчик не выдержал:

– Что, ближе лозунги, которыми морочат людям головы?! Кровушкой Волгу до краев? Или Днепр?! В очередной раз?! Так не забудьте – вашей! Ну, сговорившись, перевернут, ну, завладеют… – перекрикивая зал, продолжал он, – демагогия, демонстрация преданности друг другу в кучке… До времени. Всякую власть сваливает другая, всегда! Без вариантов! Но вам… и шипов от роз не достанется! Ни от первого, ни от второго «междусобойчика»! Не надейтесь.

Зал чуть притих. Таким Андрея – «душку», как прозвали его девчонки, не видел никто. Но голос звучал уже ровно.

– «Местечковость» неизменно победит. «Своим» будут прощать всё! То и погубит. Было. И снова услышите возглас: Господа евреи! Завтракать! Всё начнется сначала. Жидко, мерзко и дурно пахнет.

Андрей насмешливо посмотрел на присутствующих.

– А они, – он провел рукой по верху зала, откуда возмущение начиналось, – такие же. Смена. И поступят так же. «Я сам обманываться рад» – опора для простоватых умом. Клюнут. И отработают. А на крючке-то прежнее: светлое будущее, справедливость, равенство… даже не меняют… недоумкам сгодится! Нигде их нет, не было и быть не может – равенства-то со справедливостью! В другом они месте… сказал бы… да в проповедники уже записали. А вот с револьвериков… очередную «семью» в Екатеринбурге – это запросто, у обещающих-то! Виноватых найдут потом. Уже новая смена. Появится «Пушкин». Вознесут «Дали». Оболгут Воронцова. Все пойдет по плану. – Он сделал паузу и повторил: – Всё идет по плану. Только я хочу – светлое настоящее! Сегодня и для себя! И оно будет у меня. Обещаю!

– Да это митинг какой-то!

Крики и возмущенные восклицания так и не дали профессору подвести итоги занятия. После нескольких попыток он развел руками, что-то сказал Андрею и, покачав головой, вышел.

– Вставай, Андрюша! – голос Галины Николаевны и тихое касание руки заставили зятя открыть глаза. – У тебя с утра лекция. И так не будила, Лена говорит, совсем неспокойно спал. Я уж завтрак два раза разогревала… да будить не решалась.

По пути в университет он несколько раз вспомнил запавшие в душу слова из работы одного из студентов журфака:

«Г-жа N, известный хореограф, опластичила “Pink Floyd”» – пишут в газете.

Мусорное слово – «опластичила». Значимое – «известный». Самое малозначительное – оно же. Всего лишь «известный». Хореограф ли он, писатель или режиссер, знает только сам художник. И тайну никому не откроет. Никогда. Потому что она ужасна. Но слаб человек и будет бесконечно слушать приятную ложь близких. Как и автор – композиция ему понравилась.

Не может быть ни хореографа, ни писателя, ни художника. Ни тем более «даровитости», «таланта» или «гениальности». Существует только человек. Вот он-то или есть, или нет… перед миром людей. Как и прежде, среди миллионов лишь пара чудаков живыми смотрят на нас. Но мы не замечаем взглядов. Не получается женщинам быть Наташами, чтобы узнавать в нас Безуховых. Да и мы не стараемся быть ими. Зато бьемся бедные за «ми-бе-моль-минор» – безысходную тональность внешней красоты. И всегда удается. Заслоняет лоск несчастным правду. Не слышны песни, а Соломон – уже просто имя. Полнится, полнится «хореографами» мир. Мир обмана, лести, лавров».

«Да, чудаки… чудаки… кто вы?., и где? Отзовитесь громче», – подумал он, подходя к дверям здания.

Через десять минут Андрей уже спокойным голосом доносил для студентов неочевидные вещи, пытаясь натолкнуть на размышления:

– Возьмите просто день. Каждый прожитый день – нечто придуманное, искусственное, некий спектакль, абсурд. Это явление, несколько в ином смысле, хорошо описал Довлатов. Разве можно назвать наши поступки осмысленными? Вдумайтесь, для чего человеку алкоголь, футбол, кандидатская степень?

– Для того же, что и героин, Рубенс или директорское кресло, – уверенно парировал кто-то сверху.

– Отличный ответ. Это наши предпочтения. Созданный нами некий суррогат удовольствия. Ими заполняется свободное время… которого не должно быть, – и, улыбнувшись, добавил: – Если время будет наполнять естественная радость.

– А когда она будет наполнять?

– Надо найти такое состояние или отыскать обстоятельства, в которых оно существует как «непременность».

– Утопия. Так не бывает! – раздались выкрики.

– А куда денутся неприятности, огорчения? – спросила девушка в синей блузе.

Кто-то тут же нашелся:

– Вован, ты не грусти по проваленному зачету, создавай обстоятельства! И ныряй в удовольствия!

– Только не захлебнись!

Студенты рассмеялись.

Андрей поднял руку.

– Опять верно – создавай. Но вы не подозреваете, что такое состояние в природе есть, уже создано. Более того – оно ее часть, без которой самой природы не существует. И есть… живут среди нас люди в таком завидном обществе. А вот всё остальное – неприятности, огорчения, – он кивнул девушке, – искажения природы, среды нашего обитания – которые создаем сами. Как и суррогаты удовольствий – алкоголь, футбол и ученые степени. Ну и власть! Они – ответ на первое вмешательство. Своего рода месть лесов, полей и гор. И трудимся тысячелетия.