Джулио смежил веки, опустил голову на скрещенные руки, лежавшие на руле автомашины, и перед его глазами вновь возник чудесный водопад звуков, светившихся в ночи.

Перевод Э. Двин.

Не знаю, какой интерес представляют для вас моя жена, мои дети и я сам. Все вместе мы являем собой то, что в статистических справочниках именуется «средней итальянской семьей». Я человек средних лет, моя жена — тоже. А нашим четверым детям столько, сколько и должно быть — если верить статистике — средним детям средней итальянской семьи. Быть может, именно вследствие этого мои истории покажутся вам забавными: ведь я — простите за нескромность — почти уверен, что многое из того, что происходит в нашей средней семье, происходило, происходит или еще произойдет и с вами. Обычно свои заметки я пишу наспех, с трудом выбирая время, свободное от основных занятий, состоящих главным образом в том, что я всячески стараюсь вырваться из тисков семейных забот и сесть наконец за письменный стол, чтобы набросать эти самые заметки.

Теперь по секрету признаюсь вам, что не представляю, как бы я мог работать если бы на коленях у меня не сидел годовалый Лоренцо; как бы я мог сосредоточиться, если бы не был уверен, что тринадцатилетний Франко в эту минуту что-то доламывает в соседней комнате, пятнадцатилетняя Валентина, преисполненная благородного гнева, спешит сообщить об этом матери, десятилетняя толстушка Роберта опять ревет, а жена кричит на весь дом, что у нас оглохнуть можно от шума. Как бы там ни было, я хочу довести до вашего сведения следующее: что бы я ни рассказывал о своих домашних, я делаю это с безграничной любовью. А вовсе не из желания отомстить.

Перевод Э. Двин.

Чтобы вы могли представить себе мою жену, сначала мне непременно нужно рассказать вам кое-что об американской кинозвезде Одри Хэпбёрн.

Итак, прежде всего замечу, что Одри Хэпбёрн принадлежит к той категории женщин, на которых вы никогда не увидите рваного чулка или распоровшегося под мышкой халата.

В любое время суток, при любых обстоятельствах она одета с иголочки, причесана волосок к волоску, ее шляпка — перчатки — туфли — пояс — сумка — юбка — блузка и т. д. поражают гармоничностью цветовой гаммы.

Перед сном Одри никогда не позволит себе натянуть какую-то там пижамку и улечься. Прежде ей надо распустить волосы по плечам, подвязать их ленточкой в тон ночной рубашки, затем накинуть на плечи пеньюар из той же ткани. Так и ждешь, что после всего этого она наденет шляпку и уляжется в постель, держа на поводке любимого дога!

Если так обстоит дело вечером, то можно представить себе, что творится днем. По сути, Одри, в нашем представлении, не живет, а проводит время в постоянных переодеваниях.

Одри не пойдет в сад срезать цветы, не надев платьице от Пакена с контрастным по цвету фартучком. Она и не подумает склониться над клумбой, если у нее не будет нитяных перчаток, сверкающих ножниц, платка, расписанного известным художником, и новехонькой плетеной корзинки для срезанных цветов — вряд ли она вообще станет их срезать, если при этом из динамика не будет тихонько литься музыка в исполнении ансамбля «Баккара».

Больше всего выводит из равновесия это ее умение выглядеть безупречно даже в самых неожиданных ситуациях.

Одри упала с лошади? Когда она поднимается, мы видим, что ни один волосок не выбился из прически; на дорогом отутюженном костюме — ни пылинки.

Одри упала в воду? Когда ее извлекают оттуда, она действительно мокра, но мокра красиво. Волосы ее аккуратно расчесаны морскими волнами, платье от Валентино облегает тело, не образуя ни единой складочки, а на лице, словно жемчуг, капли, тщательно размещенные на одинаковом расстоянии одна от другой.

По сценарию необходимо, чтобы она хозяйничала на кухне? Ну что ж, надев платье от Сен-Лорана, фартучек от Кардэна, домашние туфли от Феррагамо, Одри порхает среди кастрюль и плошек, словно манекенщица во время демонстрации моделей. И кажется, что камбалу она поджаривает не на масле, а на одеколоне, жаркое же заправляет духами по двадцать тысяч лир за флакончик.

Тут-то я и возвращаюсь мыслями к своей жене.

Тут-то я и задаюсь вопросом: почему, придя домой, я не застаю ее вот такой же — необыкновенно изысканной, утонченной, поджаривающей лук из оранжереи Диора или бифштекс марки Шанель-бойня № 5? Почему она вечно суетится, пыхтит, надрывается? И почему весь наш дом и даже двор провоняли этой проклятой яичницей?

Перевод Э. Двин.

Иногда я почему-то решаю лететь на самолете. Не подумайте, что это вызывается какой-то особой необходимостью. До сих пор по крайней мере в моей жизни не случилось ничего такого, что требовало бы моего прибытия в определенное место в наикратчайший срок. Не такая уж я важная персона. Короче говоря, я мог бы преспокойно пользоваться более удобными и медленными видами транспорта. И все-таки время от времени мне приспичивает лететь на самолете. Потому что мне нравится смотреть на побережье и на море с высоты семи тысяч метров, нравятся груды белых облаков, заснеженные вершины гор, густая синева неба и стюардессы.

Но, увы, если мое решение лететь самолетом всегда диктуется вполне естественной и здоровой жаждой приятных и очищающих душу приключений, то стоит мне купить билет, как мое внутреннее «я» приходит в какое-то странное возбуждение, что немедленно влечет за собой операцию по страхованию, которую в конечном счете можно назвать и операцией по «перестраховке».

За два дня до отъезда я начинаю давать распоряжения завещательного характера и с каким-то особым удовольствием завожу с женой длинные и нудные разговоры о своей последней воле. Когда же она отвечает: «Ах, оставь, ничего с тобой не случится!» — я не знаю, чего в ее тоне больше — оптимизма или огорчения.