Тут она резко поднялась и буквально вылетела из кухни. Была бы здесь тяжеленная дверь – она бы непременно грохнула ею что есть сил.

Оставшись вдвоем, пару минут мы с Томасом сидели тихо, как мыши. Затем я осторожно кашлянул и посмотрел на товарища по несчастью.

– Томас, она вроде бы согласилась отпустить давно уже совершеннолетнего сына гульнуть в Арушу, но не оставила ни ключей от машины, ни ключей от дома…

Томас успокаивающе поднял обе руки.

– О, это ерунда. Я дам тебе ключи от моей машины – маленького славного «Опеля». А ключи свои от квартиры у меня тоже есть, я тебе их сейчас принесу. Поезжай быстрее, я знаю Марго: еще пара минут, и она поймет, что была не права. Вот тогда я выслушаю ее исповедь и угощу нашим домашним вином. Собирайся!

Сами понимаете: я собрался в считаные минуты, напоследок едва ли не чмокнув Томаса в знак благодарности.

Клянусь, это самое удивительное и волнующее ощущение – когда все споры и ссоры благополучно завершаются, ты садишься за руль и катишь куда глаза глядят, кожей ощущая прелесть свободы.

Я ехал по вполне приличной дороге в город, надеясь быстро найти Джимми и поговорить с ним по душам, пригласив в какой-нибудь симпатичный ресторанчик. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Едва я въехал в город, как заверещал мой сотовый. Я взглянул: разумеется, звонил Леня Куятэ, как и я, использующий роуминг по всему миру со своего московского номера.

– Ты где?

Что ж, Леню не меняла и Африка – ни «здрасте», ни «как дела?», сразу – в огонь и на передовую: «Ты где?» В подобных случаях моя любимая бабуля Варя всегда отвечала в рифму и ненормативной лексикой. Разумеется, я сдержался.

– Леня, я – в Африке. А ты?

– И я. Уточняю: я не просто в Африке, я в Аруше, на улице Пиндюк-Индюк – хрен его знает, как произносится ее танзанийское название. А ты все еще доишь коров на семейной ферме?

– Не дою, не обучен, дружище, – хмыкнул я. – Я собираю кофе в корзину. А ты хочешь мне помочь?

– Болван, я хочу, чтобы ты прилетел ко мне в Арушу, пил со мною всю ночь во всех злачных заведениях этого вполне приличного городишки, одновременно выслушивая исповедь влюбленного засранца!

Последнюю фразу Леня выкрикнул своим фирменным высоким фальцетом с визгливыми нотками. Все ясно и понятно: черная Маша родом из Московии довела черного Леню до умопомрачения. Я хмыкнул.

– Ты бы мог легко исповедаться кюре в католическом храме, прямо под статуей поддельной Черной Мари…

В ответ раздалась такая длинная тирада нецензурной исконно русской брани, что я поспешил успокоить старого приятеля.

– Все понял, пожалей мои уши, Куятэ! Говори, куда ехать…

Краткая инструкция, опять-таки с солидным слоем ненорматива при описании некой площади с труднопроизносимым названием, несколько минут дороги, и я наконец был на месте.

– …И все из-за тебя, маму твою, пиндюк ты недоделанный!

В словах бедняги Лени звучали искренние слезы, он смотрел на меня огромными черными глазами, полными тоски.

Я вздохнул.

– Что будем пить?

– Ага, подмазываешься, гаденыш! Думаешь залить свою вину горячительным?! Давай напьемся и устроим здесь бучу, мама-папа-ля-ля-ля! Только учти: так как ты белый, все добровольные зрители будут на моей стороне.

– Да успокойся ты наконец! Мы, конечно, не в России, но все-таки – вдруг кто-то из клиентов этого заведения понимает русские матюги?

– А мне плевать и…

Дело шло к ночи, и мы с Леней по моей личной инициативе сидели в том самом стриптиз-клубе «Бурка», где, по словам подруги Нгала, год назад он совратил одну из стриптизерш. По местным правилам, как любезно сообщил нам один из барменов клуба, стриптиз начинается ровно в полночь и ни минутой раньше, поэтому оставшиеся до шоу минуты мы просто сидели за одним из столиков, дули местное пивко, и я выслушивал плач Лени Куятэ.

Сами понимаете, я по части спиртного гораздо крепче Лени, а потому, если после второго бокала измерением в пол-литра я только начинал лениво улыбаться, то слабак Леня к этому времени уже качал головой и в своем плаче перешел на чистый мат, подчеркивая отдельные слова ударами кулака по столику.

Не буду переводить его трехэтажные реплики, скажу лишь, что все они касались жутковатого факта: как оказалось, сто лет назад, в годы нашего студенчества, в меня была безумно влюблена его черная Маша, а при нашей вчерашней неожиданной встрече в церкви ее любовь вдруг вновь проснулась, от чего страдать приходится, естественно и натурально, бедняге Лене.

После того как Леня в десятый раз повторил свой плач с активнейшим использованием ненормативной лексики, а я в сотый раз настоятельно посоветовал ему не материться, нам вдруг подмигнул толстый дядька в расхристанной рубахе, сидевший за соседним столиком.

– Привет, Россия, Москва, Челябинск! – выкрикнул он на вполне приличном русском и почти дословно повторил последнюю реплику Лени с его пожеланиями некой до жути неприличной маме.

Не знаю, возможно ли сказать, что чернокожий Леня покраснел, но, глядя на его ошарашенное лицо, я склонился к тому, что именно это и произошло. Во всяком случае, ему было очень даже неудобно; он широко улыбнулся соседу, сведущему в русском ненормативе, и на всякий пожарный заговорил со мной вполголоса, по мере возможности избегая классических матюгов.