«Что он мне мерещится снова? — думает Зайчик. — Тогда надо крест положить… отчего он мне не дал?»

— Да крестись, крестись, если хочешь: вижу, что и меня принял за черта! Нет, брат, у меня рога отросли совсем от инакой причины.

— По семейной?.. — тихо Зайчик спросил.

— Должно быть, — дьякон вздохнул, — да черт с ней, великая важность… Ты вот что скажи: мы о чем говорили?.. У меня память девушкина стала!

— Говорили… говорили… мы, дьякон…

— Так?..

…о черте…

— Это не суть важно… важно вот что: ты, да я, да мы с тобой… да весь род человечий.

— А как же иначе?..

— Вот в том-то и дело, что род сей должен был бы… того…

— Исчезнуть?

— Да. Испариться… На наше счастье, ты говори, остались еще боженята!

— Это, дьякон, что такое?..

— Самое главное: с чего свинья сыта бывает… крошки после обеда…

— Крошки?..

— Ну да… не в точности, а что-то вроде… вроде Володи… понимаешь: бог создавал землю, как на пиру сидел, — пир, хмель отошел, бог от стола отвернулся, и на столе остались одни только крошки…

— Боженята?

— Ну да, китайцы, малайцы, болгары, татары… всякому даден свой божененок… и заметь: у всякого свой поп и свой дьякон…

— Пожалуй, это и верно.

— А как же, нету в мире единого бога… вот тут-то дьякон и прав — пьян, да умен…

— У меня, дьякон, от твоих разговоров болит голова и… под сердцем мутит…

— Недаром, значит, меня мужики прозвали гусаром?

— Пожалуй, и так, что недаром.

— Невежа ты, братец, а еще охвицер!

— Я-то… такой же офицер, как ты дьякон!

Дьякон голову назад запрокинул и так смехом залился, что сундук вот сейчас бултыхнет, и колеса на человечьем языке затараторили: «Так… так… такы… такы…»

— Все одинаково скверно: нету бога, нету человека!

Дьякон поднял кверху указательный палец, весь просветлел, с бороды красное полымя так и бьет по углам, а в углах сидят какие-то люди, не слушают их, не думают ни о чем и, положивши головы на кулаки, спят праведным сном без видений.

— Человек… бог… вот когда это стало смешно: у человека гордости мало, у бога ж еще меньше… терпенья!

— Дьякон… дьякон… ведь сказано: долготерпелив!..

— Не подфальшуем… бог отвернулся… черт стал мещанин… остались одни бесенята да одни человечки — волки да овечки!

— Дьякон… дьякон…

— К царю!

Дьякон снял с живота отрепанный пояс, захлестнул его на вентилятор, а на кончик билет привязал и пятерку:

— Видишь, кондуктор будет идти, увидит и скажет: они, то есть, значит, мы, господа, подшофе, стукнет по глотке и не будет до самого Питера нас беспокоить…

— Умно!

— Не подфальшуем… Ложись, заячий хвост, и говори, что все слава богу!

Дьякон плюхнул на лавку, Зайчик рядом с ним лег, дьякон крепко обнял его, и Зайчику кажется, что нет у него сейчас большего друга, как дьякон с Николы-на-Ходче.

— Спи, Зайчик миленький, спи!

Чувствует Зайчик, что спит… так спит, что его никто не разбудит… за ногу дерни, с лавки стащи — ничто не поможет: дьякон крепко его обнимает, ряса у дьякона теплая, рука словно клещи, буди не буди — не подняться!

Дьякон, скажи ты мне ради всего, отчего мне хочется плакать?

— Спи! Зайчик миленький, маленький, спи и говори, что все слава богу!

— Все — слава богу!

— Слава!..

Сундук так и бросает из стороны в сторону, колеса под ним тарахтят, говорят на языке человечьем: «Так-так, так-так, рас-такы такы-таку твою-так…»

Вагон действительно оказался в составе; должно быть, задолго еще до полночи большой паровоз, так испугавший колыгинскую свинью свистом и паром, перевел потихоньку весь состав сперва на чагодуйский вокзал, постоял немного на станции, пофукал, попыхтел, нетерпеливо дожидаясь кого-то, потом вдруг свистнул заливисто черной трубой, сдернулся с места и покатил…

Тогда-то, знать, как показалось Зайчику, и заговорили колеса на человечьем языке, и в этом спешном говоре чугунных колес и услыхал тогда Зайчик нарочито придуманное человеком для очистки совести согласие со всем и на все, о чем и на что никогда и нигде не сыщешь ответа.

«Так-так-так, иначе быть и не может!..» — всю ночь не переставая говорили колеса, а Зайчик внимательно слушал и безмятежно, казалось ему, спал под дьяконской рясой…

Поезд был, должно быть, специального назначения, первые часа три или четыре шел, ни на одной станции не постояв ни минуты, словно вел этот поезд не машинист, а сам дьявол и ехал в этом поезде человек, куда-то спешащий и за эту поспешность продавший машинисту, то есть рогатому бесу, ни за грош свою христианскую душу…