— Закон Господа для всех един — и для людей, и для деревьев, Иуда.

Рыжебородый сжал зубы.

— И как же называется этот закон? — усмехнулся он.

— Время.

Иуда сжал кулак — он не принимал этого закона. Поступь его была медлительна, но он не мог терять впустую ни мгновения. Все его существо жило по другим правилам, своим собственным, и не желало уступать времени.

— Господь живет вечно! — закричал Иуда. — Он — бессмертен, поэтому Он не торопится. Ему некуда спешить. Я — человек, повторяю тебе, поэтому тороплюсь. Я не хочу умереть, так и не увидев того, о чем мечтал всю жизнь, не хочу!

— Ты увидишь, — успокоил его Иисус. — Ты увидишь и ощупаешь все собственными руками, Иуда, брат мой. Верь. Прощай! Господь ждет меня в пустыне.

— Я с тобой.

— Нет, пустыня слишком мала для двоих. Возвращайся.

Рыжебородый зарычал, обнажив зубы, как собака, услышавшая голос хозяина, повернулся и, опустив голову, тяжелыми шагами направился обратно. Ему припомнилось время, когда он бродил с Вараввой и другими соратниками по горам. Какую грубую и свободную жизнь вели они! Каким бесстрашным головорезом казался Господь Израиля! Вот о таком вожде он и мечтал. И зачем он пошел за этим лунатиком, боящимся вида крови и восклицающим: «Любовь! Любовь!» — как юная трепещущая дева? «Ну, подождем, — подумал Иуда, — посмотрим, с чем он придет из пустыни!»

Иисус вошел в пустыню. Чем дальше он продвигался, тем сильнее чувствовал, что попал в львиное логово. Его охватила дрожь, но то был не страх, а глубокая невыразимая радость. Он был счастлив. Отчего? Он и сам не мог бы объяснить. И вдруг он припомнил сон, приснившийся ему в детстве, когда он едва еще умел говорить. Казалось, с тех пор прошла тысяча лет. Это был самый ранний сон, который он мог вспомнить. Иисусу снилось, что он вошел в пещеру, где львица кормила новорожденных львят. Увидев ее, он почувствовал сильный голод и жажду и, пристроившись рядом со львятами, тоже начал сосать молоко. Потом, кажется, они все пошли на луг и принялись резвиться на солнце, но тут появилась Мария, его мать, и, увидев его среди львов, страшно закричала. Иисус проснулся и сердито повернулся к ней, спавшей рядом.

— Зачем ты разбудила меня? — обиделся он. — Я был со своей матерью и братьями!

«Теперь я понял, почему я счастлив, — подумал Иисус. — Я вхожу в пещеру своей матери-львицы, в пещеру одиночества…»

До него доносились беспокойное шипение змей и шорох горячего ветра, скользящего меж камней, невидимые духи пустыни обступили его.

— Душа моя, — молвил Иисус, обращаясь к себе, — теперь я узнаю, бессмертна ли ты.

Позади раздались шаги, и он прислушался. Хрустел песок — кто-то медленно и уверенно приближался к нему. «Я позабыл, — вздрогнул Иисус, — зато она меня помнит. Моя мать идет со мной». Он хорошо знал, что это Проклятие, но давно уже про себя называл его матерью.

И заставляя себя думать о другом, он двинулся дальше. Он вспомнил голубя. В его душе тоже билась какая-то птица, а может, это сама душа пыталась вырваться наружу? А может, она и вырвалась? Может, этот голубь, трижды облетевший вокруг его головы, когда его крестили, был вовсе не серафим, но его собственная душа?

Вот ответ. И, успокоившись, он снова пошел вперед. Позади по-прежнему хрустел песок, но сердце его было спокойно; он теперь мог вынести все без страха с достоинством. «Душа человека всесильна, — думал он, — она может принимать любые обличья. На этот раз она обратилась птицей, чтобы покружить над моей головой…» И вдруг, вскрикнув, он замер. Ему в голову пришла мысль, что голубь был просто видением, ведь тело его в это мгновение стало таким невесомым, лучистым и прозрачным, как душа, что он мог увидеть то, что хотел… Он просто выдумал…

— О, Господи, Господи, — зашептал Иисус, — теперь, когда мы одни, скажи мне, не обманывай меня. Я уже устал от всех этих голосов и видений.

Он шел, и солнце двигалось вместе с ним. Наконец оно достигло зенита и замерло прямо над его головой. Раскаленный песок жег ему ноги. Он оглянулся в поисках какой-нибудь тени, и над его головой тут же захлопали крылья — стая ворон ринулась в ложбину, где лежало что-то черное, распространяя вокруг зловоние.

Иисус приблизился. Вороны облепили труп и, вцепившись в него когтями, принялись есть. При виде Иисуса они рассерженно взлетели, унося в когтях куски мяса. Каркая и кружа в воздухе, они пытались прогнать Иисуса, а он, склонившись, вглядывался в растерзанное чрево, черную, полуоблезшую шкуру, короткие витые рога и связку амулетов, лежавших на вспухшей шее.

— Козел! — вздрогнул сын Марии.

Ритуальный козел отпущения, унесший человеческие грехи. Его гнали от деревни к деревне, пока, наконец, он не оказался в пустыне и не погиб тут.

Иисус склонился и начал копать руками песок, чтобы похоронить труп.

— Брат мой, ты был чист и невинен, как любое животное. Но трусливые люди свалили на тебя свои грехи и убили. Лежи с миром и не таи на них зла. Люди — бедные слабые созданья, им не хватает мужества самим расплачиваться за свои грехи, и они взваливают их на невинных. Ты заплатил за людей, брат мой. Прощай!

Он двинулся было дальше, но, остановившись через несколько шагов, обернулся и закричал, взмахнув рукой:

— До встречи!

Вороны настойчиво преследовали его — он лишил их пищи, и теперь они будут лететь за ним до конца, пока он сам не умрет, и тогда они смогут досыта поесть. По какому праву он совершил такую несправедливость? Разве Господь не предназначил трупы на съедение воронам? Он заплатит за это!

Наконец стало вечереть. Усталый, Иисус присел на огромный камень, напоминавший жернов.