Люди недоумевали. Что за слова скрывались за хлопаньем крыльев? Глас Божий? Щебет птичий? Чудо… Все тело Иисуса напряглось в попытке расслышать, он чувствовал, что было произнесено его истинное имя, но ему не удалось разобрать его — лишь плеск волн, разбивавшихся о его тело, трепет крыльев да великие и горькие слова. Он взглянул вверх — птица уже взмыла в высоту и растворилась в дневном свете.

И лишь Креститель, которого долгие годы жизни в пустыне в жестоком одиночестве научили понимать язык Господа, понял.

— Ныне крестится, — прошептал он, — раб Божий, Сын Господа, надежда человечества!

И, взмахнув рукой, он дал знак водам Иордана возобновить свое течение. Священнодействие завершилось.

Солнце вышло из пустыни, как лев, и набросилось на жилища израильтян. Из-за каждой двери доносились слова древней молитвы суровому Господу: «Мы чтим и славим Тебя, Господи, Бог наших отцов. Всемогущий и ужасный, ты наша помощь и упование. Слава Тебе, Бессмертный, слава Тебе, защитник Авраама. Кто сравнится с Тобой в силе, о Владыка, с Тобой, низвергающим, воскрешающим и освобождающим? Слава Тебе, заступник Израиля! Уничтожь, повергни и рассей наших врагов, но скорее, пока мы еще живы!»

Восход застал Иисуса и Иоанна Крестителя сидящими на берегу Иордана под нависшей скалой. Всю ночь напролет они держали мир на своих ладонях, решая, как с ним поступить: то один брал его в свои руки, то другой. Лицо одного выражало жестокость и решительность, руки двигались резко, словно и вправду держали топор. На лице другого были написаны сомнение и страх, взгляд был полон страдания.

— Разве мало любви? — спрашивал он.

— Мало, — сурово отвечал Креститель. — Дерево сгнило. Господь призвал меня и вложил в мои руки топор, чтобы я срубил его. Я выполнил свой долг — я взял топор и нанес первый удар по корневищу. Теперь выполни ты свой — руби!

— Я бы жег, если бы был огнем, рубил, если бы был секирой, но я — сердце и несу любовь.

— У меня тоже есть сердце, потому я и не выношу несправедливости, зла, позора. Как ты можешь любить злых, несправедливых, бесчестных? Сруби их! Гнев и истребление порока — величайшее предназначение человека.

— Гнев? — переспросил Иисус — сердце его не хотело принимать этого. — Разве мы все не братья?

— Братья? — насмешливо переспросил Креститель. — Ты считаешь, любовь — путь Господа? Гляди… — И вытянув свою костлявую волосатую руку, он указал на Мертвое море, от которого чудилось зловоние, словно от разлагающегося трупа. — Видел ли ты двух блудниц — Содом и Гоморру — на его дне? Разгневавшийся Господь наслал огонь, потом суша обратилась в море, и оно поглотило Содом и Гоморру. Вот путь Господа — следуй ему. Что сказано в пророчествах? «В этот день деревья истекут кровью, всколыхнутся камни домов и поглотят своих владельцев!» День Господа грядет! Я первым возвестил это. Я закричал и, приняв секиру Господа, ударил в корень мира. Я взывал к тебе, и ты пришел. Теперь я уйду, — и он схватил Иисуса за руки, словно передавая ему секиру.

Иисус испуганно отпрянул.

— Прошу тебя, подожди. Не спеши. Я пойду в пустыню говорить с Господом — там его голос звучит яснее.

— Как и голос Искушения. Берегись — сатана ждет тебя, и все войско его наготове. Он хорошо знает, что от тебя зависят жизнь его и смерть. Он обратит против тебя всю свою силу, все обольщение. Берегись — пустыня сочится сладкими голосами и смертью.

— Ни сладкие голоса, ни смерть не обманут меня, друг мой. Верь мне.

— Верю. Горе мне, если б я не поверил. Ступай говорить с сатаной, ступай говорить с Господом и выбирай. Если ты Тот, кого я ждал, Господь уже выбрал тебе предназначение, и избежать его не удастся. А если нет, то что мне за дело, когда ты погибнешь? Иди же и посмотри. Но торопись — мир нельзя оставить сиротой.

— Голубь, слетевший с небес, когда ты меня крестил, — что он сказал?

— То был не голубь. Настанет день, и ты узнаешь, что он сказал. А пока пусть его слова висят как меч над твоей головой.

Иисус поднялся и протянул руку.

— Прощай, возлюбленный Предтеча, — голос его дрожал, — прощай, быть может, навсегда.

Креститель припал устами к устам Иисуса, опалив их огнем, будто и вправду его губы были одним горящим углем.

— Тебе я вверяю свою душу, — промолвил он, крепко сжимая нежную руку Иисуса. — И если ты и вправду Тот, кого я ждал, выслушай мои последние наставления, ибо я думаю, мы никогда более не увидимся на этой земле, никогда.

— Я слушаю тебя, — вздрогнув, прошептал Иисус. — Какие наставления?

— Перемени свое лицо, укрепи руки, закали сердце. Путь твой тяжел. Я вижу кровь и тернии на твоем челе. Мужайся, брат мой и учитель! Два пути лежат перед тобой: гладкий путь человека и тернистый путь Господа. Выбери тот, что круче. Прощай! И не терзай свою душу расставанием. Твое предназначение не рыдать, но бороться! Бороться! И да будет крепка твоя рука! Такова твоя стезя. Но не забывай, что оба пути — Господни. Но сначала родился огонь, и лишь затем любовь. Так начнем же с огня. Ступай!

Солнце поднялось уже высоко. Прибывающие из Аравийской пустыни караваны доставили новых паломников в ярких тюрбанах на выбритых головах. У одних на шеях висели крестообразные талисманы из рога, у других — бронзовые изображения крутобедрых богинь, у третьих — ожерелья из зубов поверженных врагов, — эти дикие звери Востока тоже хотели креститься. При виде их Иоанн издал пронзительный крик и ринулся вниз. Верблюды опустились на колени в ил Иордана, и зазвучал безжалостный глас пустыни: «Кайтесь! Кайтесь! День Господа грядет!»