Потом устроилась на скамье, поджав под себя ноги, уютно угнездилась среди шкур, сидела и любовалась пламенем, пока не соскользнула в сон.

Сколько прошло времени? Не знаю.

Но хорошо запомнила, как что-то скрипнуло. Совсем тихонько, но звук был чужой, незнакомый и очень… человеческий.

Неужели настоящие тролли? Ребятишкам рассказывают, что, если лежать тихонечко вечером в своей кроватке и не шевелиться, то тролли забудут об опасности, высунутся, и можно их увидать или даже поймать. Сколько раз малышней мы сооружали ловушки под кроватью или оставляли на полу конфеты в качестве приманки.

Мышь-полевка заглянула погреться?

Комнатушка еще не успела выстыть, но огонь почти прогорел. Ветки казались черными, тлеющие угли напоминали запекшиеся струпья. Все кругом помрачнело, или просто стало темно? Уже вечер? Или просто погода испортилась?

Где сейчас Андрес?

Внутри тревожно екнуло, но вылезать из теплого уюта совсем не хотелось, я просто передвинулась к окну. Неба разглядеть мне не удалось – окно было чем-то основательно завалено – похоже, той самой рыболовной сетью. Выглянуть? Но если Андреса задержали какие-то… естественные потребности? Выйдет неловко.

Я потянулась, встала и, подпрыгивая на неровном земляном полу, направилась к котлу с водой – нелепость, но даже в этой экстремальной жути мне захотелось выглядеть получше. Я склонилась над водой, опустила руки в бодрящую прохладу, умылась, подскочила к двери, распахнула ее и выглянула наружу – в солнечный мир, позвала:

– Андрес?

Нет, я не видела. Но успела почувствовать даже не запах, а тень запаха, напоминающего шлейф, который остается от хороших духов или дорогого табака. Потом мир заслонил от меня шелест смятой бумаги, солнечный свет исчез, остался там, за пределами клятого бумажного пакета. Я попыталась закричать – «Прекрати!» – но уже не успела, шею обвил шелк, убийственно нежный, как пальцы Андреса. Но сейчас чужих пальцев я не чувствовала, только сжимающуюся с каждой секундой удавку, и этот скользкий неумолимый шелк, который я пыталась сорвать со своей шеи. Я силилась вдохнуть, извивалась, царапала ступни о земляной пол, пока меня втаскивали обратно в дом, отчаянно быстро расходуя атомы кислорода, еще поддерживавшие мое тело. Они неминуемо иссякали, жизнь сворачивалась в черную, безжизненную точку…

Тело потеряло вес и объем, я неслась, набирая скорость, через черную бездну, сквозь глубокий колодец. Постепенно он наполнился светом, превратился в узкий коридор из сверкающего льда. Я брела по прозрачным плитам, стопы чувствовали смертельный холод, а глаза видели, как под толщей льда бушует адское пламя, вечный Рагнарёк [29] , где сила света бьется с ночным мороком.

Ледяной коридор уводил меня в толщу скал, туда, где в поисках золота без устали колотят молоточками тролли. Наконец, я вышла в большой подземный зал. Это сакральное место освещал костер. Скрюченный человечек в меховой одежде помешивал в котле свое волшебное зелье, которое варится тридцать лет и три года, толстая золотая цепь покачивалась на шее в такт его движениям.

На цепи болтался тяжеленный, грубо обработанный кусок золота – марка короля троллей. Правитель троллей имеет множество голов, и у каждой по три лица, он с легкостью обращается в человека – и вы никогда не узнаете его, а если поздороваетесь с ним за руку, на ладони вырастет омерзительная зеленая бородавка.

Я спрятала руки за спину.

Что правитель троллей видит в бурлящем котле? Будущее, которое еще не записано в книге судеб, он имеет власть его изменить. Он знает посмертную участь всех душ. Он знает дорогу из царства теней и обреченных, знает дорогу и в адские бездны, и в ледяную страну, где царит такой холод, что даже солнце, которое никогда не заходит, не способно согреть ее. Он много знает, этот скрюченный человечек, но всякого направляет на ложный путь, чтобы уберечь свои сокровища.

Достанет ли мне духа задать вопрос?

Мерзкий человечек смерил меня взглядом, зашелся булькающим смехом, да так, что показался его единственный уродливый зуб, и указал на глухую каменную стену.

Нет выхода.

Меня обрекли целую вечность скитаться среди мрака и холода, терять тепло и память, натыкаться на пыльную паутину в тупиках и слушать, как смеется этот мерзкий шутник. Мне не пройти сквозь скалу, один только святой Улаф [30] был способен на такой подвиг. Как я жалела сейчас, впервые в жизни, что не помню ни единой молитвы и не знаю, как воззвать к его помощи.

Страшный громовой раскат сотряс скалу, эхо умножило грохот до невиданной силы, камни покачнулись и посыпались вниз.

Сквозь щель в стене блеснул яркий солнечный свет, лучи осветили длинный и тонкий силуэт – он протянул мне руку:

– Иди! Иди к свету! – на его голове сверкнул золотой венец.

Великий конунг, сам святой Улаф, указывал мне путь.

Воздух наполнился запахом озона и свежей клейкой травы, я глубоко вдохнула…

…закашлялась, а потом задышала часто-часто, как выброшенная на берег рыба.

– Ты что! Нельзя ничего трогать! Надо оставить все как есть и вызвать полицию.

– Погоди, она, кажется, дышит. Да! Она живая!

Надо мной склонялась девушка лет пятнадцати-шестнадцати в распахнутой куртке. Ее спутника мне не видно, но, судя по голосу, паренек тоже подросткового возраста. Недавно я сама была такою.

Но сейчас пытаюсь потереть затекшую шею и не могу – руки были связаны в запястьях и закреплены высоко над головой, а ноги словно увязли в сухой траве, все тело ныло, я не сразу поняла, что целиком завернута в рыболовные сети. У самого очага валялось перевернутое ведро с мелкой речной рыбешкой, наверняка я задела его ногой и перевернула, пока вырывалась.

Рыба совсем свежая, еще трепыхается и пахнет скошенной травой.

– Сейчас, фрекен, я вас отвяжу, – девушка запрыгнула на скамью и принялась развязывать узел. Но путы оказались такими крепкими, что молодому человеку пришлось спешить подружке на помощь и пилить их складным ножиком. Я кулем рухнула вниз, наконец-то стащила с шеи удавку, которую развязала девушка, стала выпутываться из сетей. Бумажного пакета нигде не было видно. Либо он остался в том зыбком, параллельном мире, либо вовсе мне привиделся.

– На вас напал маньяк? Ужас-то какой, фрекен, – испуганно сказала девочка.

Одной рукой я терла шею, а другой потянулась за своими пересохшими штанами – еще не факт, что я смогу впихнуть себя в них, пробормотала:

– Не-не помню… – на вмурованном в стену крюке, к которому меня привязали за руки, в бессильной злобе покачивался обрезок конской сбруи. Осторожно, как змею, я подняла с пола удавку: это был галстук – форменный галстук стюарда.

Я не знаю, кто меня душил, не знаю! Я его не видела! И галстука у Андреса тоже не видела – кричало что-то внутри меня. Но дорвавшийся до кислорода разум цинично парировал: не видела – еще не значит, что не было. Любые аргументы разбивались о неоспоримый факт – Андреса здесь нет. Но есть сеть. Есть чертово ведро с рыбой.

А еще есть это: я привстаю на цыпочки и разглядываю конскую сбрую, привязанную к крюку странным, незнакомым, но очень прочным узлом. Быстро развязать его я не смогла, и так и бросила обрезки болтаться на сквозняках. Черт его знает, что делают с конской сбруей поклонники БДСМ? Может, вяжут такие эффектные узлы?

– Сейчас принесу вам колу, – засуетилась девушка.

– Погоди, Ани, лучше отойди от нее, – приятель поймал ее за руку и потянул к себе. – Посмотри, вдруг это та самая фру, про которую писали в газете? Правда, похожа?

– Ага. – Девушка кивнула.

– Говорю, надо позвонить в полицию, – он вытащил из кармана куртки телефон.

– Здесь телефон не работает, и вообще мы не можем, – смутилась девушка.

Все ясно – молодые люди тоже хотели «пригреться» в старом зимовье. Устроили романтическую прогулку на родительской машине, причем позаимствовали транспортное средство без разрешения, раз девчушка боится вызывать полицию, значит, у ее родителей.

Я облизнула губы, собрала остатки сил и успокоила своих юных спасителей:

– Ребята, полиция меня третий день ищет. Я сама сдамся, только подбросьте меня до участка. Хорошо?

– Да, вас, правда, ищут.

– Было объявление о розыске в газете?

– Ну, типа того…

– Объявление у вас с собой?

– Вроде, было в машине, я сейчас принесу.

– Эта ваша рыба, фрекен? Можно мы ее заберем? – Действительно, какой же настоящий норвежец бросит свежую рыбу. Я разрешила:

– Берите.

Пока Ани и ее приятель суетились, бегали к хэтчбеку и обратно, притащили мне бутылку с колой, початый пакет чипсов и даже громадные рыболовецкие сапоги, завалявшиеся в машине, я не только исхитрилась прикрыться, но и заглянула под скамью. Часы Андреса, пристегнутые к перекладине, были на месте. Почему он не забрал их? Забыл в спешке? Или собирался вернуться – избавиться от моего трупа? – сердце заколотилось раза в три чаще, но не стала делать такой роскошный подарок троллям – у них времени целая вечность, – отстегнула и спрятала часы в карман.

Кое-как доплелась до старого, но еще крепкого «Субару» и рухнула на заднее сиденье. Мои юные друзья газанули так, что из-под колес полетели комья грязи.

Пока мы ехали, я успела просмотреть газету: первую полосу украшала не лучшая моя фотография. Для полицейских досье вообще не принято делать художественных портретов, а рядом двумя куцыми столбиками располагался текст, мало похожий на объявление о розыске лица, пропавшего без вести.

Роковой рейс

Цепь злоключений преследует круизный лайнер «Контесса Анна».

В результате трагического происшествия погибла стюард Марика Ковач, гражданка Словении. По предварительной версии следствия, причиной гибели девушки стала преступная халатность одного из судовых офицеров, Лени Бригитты Ольсен, не проконтролировавшей надлежащим образом состояние спасательного инвентаря и отсутствовавшей на своем посту во время стандартных судовых учений. Виновница происшествия скрылась с корабля на спасательной шлюпке и в настоящее время разыскивается полицейским управлением фюльке Мёре-у-Румсдал.

Фрекен Ольсен известна как активная участница радикальных экологических и антиглобалистских акций, неоднократно задерживалась полицией, пять лет назад была приговорена к 100 часам общественных работ за антиобщественное поведение и порчу меховых изделий в корнере компании Фэнди. Супруг фрекен Ольсен проходит лечение по поводу острого алкогольного психоза и не может дать комментариев по поводу этого судового происшествия.

Осведомленные источники, с которыми связался наш собственный корреспондент, утверждают, что после указанных событий некоторые члены команды предпочли уволиться, не дожидаясь окончания контракта. Одна из уволившихся стюардов пыталась покончить с собой. В настоящее время девушка госпитализирована в реанимационное отделение центральной клиники Осло, ее состояние оценивают как крайне тяжелое. По просьбе полиции медицинский персонал не разглашает ее имени.

Пассажиры так же массово отказываются от продолжения путешествия и покидают лайнер «Контесса Анна». Возможно, скоро мы узнаем об исках к организаторам тура, вызванных ненадлежащим предоставлением услуги.

Пресс-службы туристических компаний, распространявших тур, равно как и компания-судовладелец «Recreation Sea – Marine Inc.», зарегистрированная в Панаме, воздерживаются от комментариев до окончания официального расследования.

Ни единого слова об Андресе Рёде. О втором пропавшем члене экипажа вообще не упоминалось. Тайна следствия? Нет, не думаю.

Мой милый златокудрый мальчик попользовался мною в свое удовольствие и вышел сухим из ледяной воды фьордов. Винить некого – меня предупреждали: держись от него подальше! Говорили с самого начала: никому нельзя верить. Никому. Никому!

Что компания решила все свалить на новичка, на человека с сомнительной биографией, тоже вполне ожидаемо. Только мне от этого не легче. Я отложила газету, прислонилась лбом к холодному стеклу: там мелькала сочная свежая зелень, бурные ручейки стаявшего льда мчались к фьордам как невыплаканные слезы. Пробуждающийся весенний мир был прекрасен. Почему среди такой первозданной красоты я позволила своей жизни превратиться в кошмар?

Поселение из семнадцати домиков, где обретались мои новые знакомые, не имело собственного полицейского участка. Но малышка Ани, до ужаса перепуганная мыслью, что в окрестностях орудует маньяк, и бесконечно бормотавшая, как это жутко – наткнуться на мертвую даму в рыбацких сетях, собрала мне поесть – ничего особенного: кусок пирога с брусникой, противный домашний сыр, чашку жидкого кофе, пару конфеток – и подобрала кой-какую свою одежду. Правда, пришлось пообещать, что я все барахло ей пришлю обратно, как только меня посадят в тюрьму и выдадут казенное. Ее парень выгреб из карманов небогатую наличность и протянул мне – чтобы я смогла добраться до Молде на автобусе, я еще успевала на последний воскресный рейс, тот самый, которым возвращаются из «города» родители ребят. Мы расставались почти что друзьями.

В автобусе я выспалась настолько, насколько вообще может выспаться человек, которого пытались удавить галстуком пять часов назад. Этот жуткий галстук лежит в моем кармане, наверное, я считаю его своей страховкой или просто не решаюсь выбросить, как последнее свидетельство существования Андреса в реальности. Ни в какую полицию идти я не собираюсь. Вместо этого пошла на вокзал, худо-бедно умылась в туалете, на оставшиеся копейки купила пачку печенья и бутылку самой дешевой воды, пошла к расписанию – выискивать подходящие поезда. В студенчестве мы постоянно ездили «зайцем», с тех пор поезда стали куда комфортнее. Но только для официальных пассажиров – тамбуры теснее, пролезть внутрь тяжелее из-за всяких электронных штучек. Поэтому я выбрала несколько захудалых маршрутов с пересадкой – где меньше шансов напороться на контролеров и проще бегать из вагона в вагон. Доберусь до Осло, а дальше видно будет. В поганой столице у меня хоть адвокат есть.

Ночь – изнанка мира, время, когда все наоборот: фонари начиняют черничную темноту, как пирог. Я смотрела в ночь через стекло, пока от мелькания огней не закружилась голова. Но спать все равно не хотелось, надо узнать, который час – вытаскиваю часы. К моему удивлению, после всех перипетий они продолжают добросовестно показывать время. Если поднести их к уху, слышно, как они постукивают – ровно, спокойно, как холодное механическое сердце.

Сердце… его сердце билось совсем иначе… нервно и страстно. Это не мог быть Андрес – да, при всех его экстравагантных пристрастиях, – когда я разматывалась из сетки, то не нашла никаких следов… хм… сексуального возбуждения. Он бы… не смогу так! Сглатываю слезы и перекладываю золотистый кругляш из ладони в ладонь, провожу по стеклу пальцем. Ремешок из пузырчатой кожи морская вода покоробила совсем немного, я защелкнула его на запястье, а потом поднесла к носу. Кожа надолго впитывает запахи: если Андрес время от времени курил дорогие сигареты, ремешок мог сохранить их – но ничего не чувствую. Вчера днем я запомнила этот запах каждым рецептором, каждой клеткой своего тела. Я смогу узнать его!