Артем почти сразу, как прочел ту злосчастную газету, догадался, что за бунтовщиками прячется некая заглавная фигура — из тех умников, что никогда не появляются на поле боя, зато первыми входят в побежденный город. Игумен Гурий на эту Роль никак не годился, верхнегорский Николай тоже вряд ли мог развязать травлю настолько высокого класса. Кто же тогда и откуда — церковник или влиятельный мирянин?

Конечно, отцу Артемию очень хотелось задать кому-то эти вопросы, но так уж сложилось, что близких, по-настоящему близких друзей среди клириков он так и не завел. Он всегда, с детства начиная, тяжело сходился с людьми, долго привыкал к ним, и даже если отношения казались прочными, как капроновый канат, этот канат непостижимым образом рвался при самом необременительном воздействии. В былые времена Артем, конечно, отправился бы за советом к отцу Георгию, но теперь даже и думать не хотел о том, что сможет услышать в ответ. Вот и оставалось выстраивать в голове почти детективные версии — одну смелее другой, и терпеливо, бездейственно ждать чужой доблести. Между тем ему достаточно было даже самого малого и спорного знака, чтобы броситься на подмогу: но не было ни знаков, ни просьб о помощи.

Попасть на прием к епископу стало теперь почти невозможно, да Артем и сам чувствовал, что не следует пока его беспокоить — пред обещанными разбирательствами владыке потребуется много сил и терпения. Так считал Артем и все же задерживался на старом кладбище вечерами — вдруг удастся повидать владыку, хоть бы даже и с юродивой?

Вот и тем вечером он снова отправился домой по вытоптанной дороге: через кладбище, к автобусной остановке. Артем всегда ходил очень быстро, но здесь, среди замерзших памятников и тихих сосен, скорость резко падала, и он с трудом делал несколько шагов от одной могилы к другой. Ему нравилось читать надписи на памятниках, даже самые скупые или полустертые, и у некоторых он останавливался надолго.

…Гранитный прямоугольник, золоченые буквы «В.А. Калганова, 1951–1992». С портрета смотрит черно-белое лицо женщины: большие робкие глаза, платье с высоким воротничком. Артем застыл возле простенькой оградки, внезапно, как в детстве, вспомнив маму. Тоска тут же схватила его за горло, откуда-то сзади — как уличный бандит. Мама тоже родилась в 1951 году, да вот только погибла намного раньше В.А. Калгановой — жаль, что имени на памятнике не указано, не помолиться…

— Здравствуй, отче. — Приветливый голос как будто разжал бандитские руки, и Артем сглотнул слезы, обернувшись. Ужасно, как много стал он плакать этими днями, но, к счастью, владелец голоса не успел заметить покрасневших глаз. А может, не стал замечать: насколько отец Никодим был прост с виду, настолько же сложным оказывался при близком знакомстве.

Артем никогда не набивался в это самое знакомство — хотя отец Никодим был совсем немногим старше его, он уже взлетел в немыслимые выси, награжден был всеми доступными к такому возрасту наградами, заведовал епархиальной канцелярией… Тем более странным было это, вне сомнений дружелюбное, обращение.

Отец Никодим всегда очень нравился Артему — и если бы не робость, он давно бы с ним подружился: по крайней мере в мыслях давно уже нашел несколько поводов для разговора. Теперь не требовалось и поводов — они вместе, неспешно, как когда-то с владыкой, шли по дорожке, диагонально рассекающей кладбище.

Артем надеялся, что разговор будет о епископе, и про себя решил: если надежда не сбудется, то он переступит через собственную робость и начнет первым. К счастью, героизм не пригодился — отец Никодим говорил с таким видом, словно бы они с Артемом уже беседовали на эту тему и теперь вернулись к ней самым естественным образом.

Средневековый пиар в чистом виде! Разве можно найти лучший способ избавиться от неугодного человека, чем обвинить его в колдовстве пли извращении? Вот и наши бунтовщики так посчитали — хоть устарайся, нет ничего вернее испытанной веками практики.

Никодим говорил громко и красиво — словно бы рядом с ним шагал не один-единственный отец Артемий, а целый полк внимательных слушателей. Впрочем, и целый полк не смог бы превзойти Артема вниманием, вот Никодим и разглагольствовал с видимым удовольствием:

— Заговор готовился не в три дня и не в три месяца. По моим прикидкам, больше года копали сей колодец — фабриковали документы, собирали лжесвидетельства, сочиняли безумные байки.

— Кто? Кому все это нужно?

— Отличные вопросы, — серьезно сказал отец Никодим, — так совпало, что это было нужно многим и сразу. Удивительная вещь — совпадения, да, впрочем, и не совпадения это никакие, мы-то с тобой понимаем, что они означают на самом деле. Ты ведь тоже думал об этом?

Артем очень радовался этому «ты» — хотя раньше никогда не любил, когда чужие люди обращаются к нему так, словно знакомы с самого детства. Он, конечно, не посмеет ответить тем же:

— Думал, отец Никодим, но вряд ли мои мысли покажутся вам ценными.

— Отчего же? Выкладывай.

— Только не смейтесь, — попросил Артем, — мне в последнее время часто приходит в голову, будто наша кафедра проклята. Я даже документы поднимал: уже третьего архиерея съедают, честное слово! Сначала владыка Филипп… — Артем по-детски загнул палец. — Владыка Филипп был уже в преклонных годах, и обвинения в разврате здесь не подходили. Зато сгодилось пьянство: в Москву пошли доносы — спасите от епископа-алкоголика! Довели владыку до инфаркта, ладно хоть не до смерти… После отречения — добровольного, кстати, — прислали владыку Димитрия. Случай крайне тяжелый — потому что обвинить на первый взгляд не в чем: мало того что немолод, так еще и язвенник, спиртного не пьет совершенно. Кажется, такого архиерея съесть невозможно — но это только кажется… Владыке Димитрию прилетают обвинения в… антисемитизме. Вы ведь, отец Никодим, знаете, сколько в Николаевской епархии батюшек библейской национальности? А владыка Димитрий, оказывается, практиковал огульные антисемитские высказывания, не говоря уже о притеснении тех самых батюшек. Не прошло и года, как владыку Димитрия по личной просьбе перевели в другую епархию. Третья серия — назначение владыки Сергия, молодого и резкого. И если б он просто был молодой и резкий, а то ведь, смотрите, порядки свои начал наводить, нагнал страху на всю епархию… Вот и получил: будешь извращенцем и растлителем невинных душ!

Артем так разошелся, что даже почувствовал слезы на глазах — у него так часто бывало, если речь шла о вещах ему важных. Отец Никодим следил за его словами бдительно, но паузой случайной воспользоваться не преминул:

— Ну, я бы не стал делать таких обобщений, это излишняя мистика.

Артем хотел сказать, что изо всех сил старался посмотреть на эту историю с разных сторон — так врачи тщательно изучают пораженный орган, прежде чем вынести диагноз, но постеснялся — как будто он хвастается своими изысканиями. Тоже еще, отец Браун… Решил не делиться больше смелыми параллелями, а спросить то, что хотел спросить: