– Это что, про проституток?

– Ну что вы, у нас очень приличные девушки.

– Все равно я не могу дать в эфир эту рекламу, потому что она должна быть оплачена и для этого мне нужно разрешение руководства.

– Так мы не бесплатно. Сейчас, подождите.

Она исчезла куда-то на минуту и вновь появилась в сопровождении трех молодых девушек.

– Вот, выбирайте любую в качестве оплаты за рекламу.

Я стоял обескураженный. Девушки не без интереса смотрели на меня, какой-то белый огонек бесстыдства играл в их глазах. Я покраснел, но взял себя в руки и твердо сказал:

– Будьте любезны, покиньте помещение студии, я вашу рекламу ни за что в эфир давать не буду, а то мне потом перед небесной канцелярией отвечать придется. Измена жене – это измена Родине!

Сутенерша, не переставая меня по-комсомольски уговаривать, удалилась со своим «товаром» только минут через пять. Я был поражен этим откровением греха, такого разнузданного и гадкого, в совсем молодых людях.

В начале девяностых юлианский календарь и проституция, столь долго запрещаемые властями, стали разводить русских людей по разным полюсам. Мои размышления об этом прервало еще одно воспоминание, когда я возвращался поздно вечером с радиостанции домой. В те времена я умудрялся работать сторожем, диджеем, преподавал в строительной академии и Духовном училище, в одиночку выпускал епархиальную газету. Поэтому и возвращался домой очень поздно. В этот раз я поймал такси. Таксист спросил меня:

– Ты, брат, не торопишься?

– Да не особенно.

– Ничего, если я по дороге в одно место загляну, договориться надо.

– Ничего, договаривайтесь.

И мы покатили по ночному заснеженному городу. На улице Геологоразведчиков он остановился, и к его машине с правой стороны подошла девушка. Она открыла дверь, и они стали переговариваться. Я вслушался и вдруг понял, что она проститутка, и они договариваются о цене. Наконец договорились, и она собралась было сесть в машину, но наклонилась, чтобы рассмотреть пассажира, и, увидев меня, громко вскрикнула и побежала.

– Стой, ты куда? Что случилось? Ведь мы договорились… – закричал таксист.

Он даже выскочил от удивления из машины. Потом повернулся ко мне:

– Ты ей что-то сказал?

– Да нет, вы извините, просто она моя студентка, я преподаю в строительной академии. У нее как раз завтра зачет по моему предмету. Она меня узнала и поэтому убежала.

Таксист незлобиво рассмеялся:

– Ну, брат, ты мне всю малину обломал.

– Простите.

И мы поехали дальше. Утром, когда я пришел на зачет, она ждала меня у двери кабинета.

Попросила отойти для разговора. Я спросил ее:

– Что вы хотите?

– Вы теперь всем ребятам из группы обо мне расскажете?

Я посмотрел на нее. Мне хотелось в этот момент иметь кучу денег, чтобы купить время всех проституток Тюмени и говорить с ними о Боге, о грехе и о счастливой семейной жизни. Мне хотелось сказать ей так много. Но я посмотрел на нее и вдруг увидел, что она вся горит от стыда. Этот белый огонь тек и струился по ее лицу, он проникал в состав костей и в самое сердце, он был таким же белым, как и у тех проституток на радиостанции, но другого состава. Из нее выгорало что-то очень плохое.

И я сказал ей:

– Вы боитесь, что об этом узнают студенты. Еще больше вы боитесь, что об этом узнают родители. Но почему вы не боитесь, что об этом знает Бог? Идите, я никому ничего не скажу. Но знайте, нет ничего тайного, что не стало бы явным. И если вы боитесь дурной славы о себе, то, может быть, вам стоит перестать… Впрочем, делайте, как сами знаете.

Я сказал слишком много. Рядом с ней стоял прощающий Христос, а я говорил что-то человеческим языком, который, конечно, дом бытия, но стоило бы и в нем хоть иногда прибираться. Не все же сидеть на скамейке на краю большого поля.

Захожу я в аптеку, а впереди меня в небольшой очереди стоит бомжеватого вида пожилой человек. Седой, небритый, в мятом костюме, грязные поношенные ботинки. Но в фигуре имеются остатки того, что раньше называли осанкой, и в лице нечто нежно-просительное, смягченное пониманием своего ничтожного места во Вселенной. И он говорит провизору в белом халате так жалобно и доверительно:

– Девушка, будьте любезны, пожалуйста, мне бы два флакончика боярышника.

Посмотрел в ее узковатые глаза с такой мольбой, просьбой и улыбнулся.

Молодая, слегка татарская аптекарша сделала на лице фи, написала у себя на лбу: «Знаем мы вас, алкашей!» – фыркнула, но промолчала и за боярышником таки пошла. Он расплатился мелочью и шаркающей походкой вышел. Я купил свое лекарство и тоже вышел. На улице перед аптекой меня ждала удивительная картина. Этот седой бомжик передавал боярышник другому бомжику, еще более запущенному, в грязных трениках и тапках, в куртке, не имеющей цвета и описания. Седой молча переставил бутыльки в карманы куртки грязненького, они обнялись. Грязноватый посмотрел ему в глаза и с сердечной благодарностью, на грани слез, сказал ему: