Шрифт:
– Ну, понятия – это то, основываясь на ясности чего, узнается неизвестное.
– Расплывчато. Это в вас алкоголь говорит. Вы пили сегодня что-нибудь?
– Чекушку, – я даже обиделся, – в дорожку, и полирнул пивом для крепкого сна.
– У вас тоже бессонница? Как мило. Все тонкие люди не могут спать, сон – слишком хрупкая материя, чтобы успокоить мысль. Но неспящие рано седеют, а у вас я не вижу седины, так сказать, даже в потенции.
– У нас в родне седеют за ночь, в крайнем случае, за неделю. Старость наступает внезапно.
– Вернемся к терминам. Я когда у себя в таежной избушке сижу, то иногда начинаю думать о бесконечности. И вот для показательности мысли выйду под морозное звездное небо и смотрю: все на месте – и звезды, и императив в душе. Одного не могу понять, как это так – бесконечность. И от этого я делаюсь весь воспаленным и начинаю пить. Пью неделю, другую. Потом меня ребята баней отхаживают, химию выводят. Но бесконечность-то остается при своем, а я – при своем. Вот вы, – он по-заговорщически придвинулся, – как вы понимаете бесконечность?
Я посмотрел в его искрящиеся, безумные и красивые глаза. О нет, Мирослав, ты не знаешь всех людей до конца без остатка, может быть, потому, что кто-то выпал из этого числа по твоей нелюбви к нему. Но это незнание воодушевляет, оно дарит надежду.
– Честно сказать, я не понимаю бесконечность, как не понимаю электричества или вечности. Бесконечность непостижима. И бесполезно зря переводить водку. Ее, то есть бесконечность, не понять.
Мы помолчали среди рассыпанных на столе смыслов. Я продолжал:
– Что поделать, мир создан, чтобы приводить нас в бешенство. Мне кажется, что бесконечное и конечное связаны там, где конечный знает свой конец. Перед лицом смерти мы выбираем не каким быть, а кем быть. Выбираем перед лицом бесконечности.
– А проще?
– А проще писал только кардинал Николай Кузанский в 1449 году.
Я достал старую, потертую книжку и стал читать. Плацкартный вагон перестал смердеть ногами и затих всем своим храпом, вслушиваясь. Им, видимо, казалось, что я приоткрываю тайну:
– Господи Боже, Помощник ищущих Тебя, я вижу Тебя в райском саду и не знаю, что вижу, потому что не вижу ничего видимого, и только это одно знаю: знаю, что не знаю, что вижу, и никогда не смогу узнать… Поднимаясь высоко, насколько могу, я вижу Тебя Бесконечностью, неприступной, непостижимой, несказанной, неразмножимой и невидимой. Приступающий к Тебе должен поэтому возвыситься над всяким пределом и концом, над всем конечным… Разум познает себя незнающим и неспособным Тебя охватить из-за этой Твоей бесконечности. Понимать бесконечность – значит постигать непостижимое. Разум знает, что не знает Тебя: знает, что нельзя Тебя знать, не познав Твою непознаваемость, не увидев Твою невидимость и не подступив к Твоей неприступности… Ты предел Самого Себя, потому что Твое обладание есть Твое бытие; обладая пределом, Ты Сам предел, а тем самым беспредельный предел, раз Свой предел: Твой предел – Твое бытие, бытие предела определяется или ограничивается не чем иным, как пределом, а именно Самим Тобой.
– Как это прекрасно, – прошептал заочник, и невидимая слеза скатилась по его небритой щеке. – Но как это постичь?
Он достал маленькую икону Христа из своего паспорта и вгляделся в нее. В нем рождалась новая и мятежная мысль. В коньячной бутылке колыхались предутренние звезды. Я отвернулся к стене и уснул. Поезд приходил в Сургут в пять утра.
Туретчина
Не поднимая глаз, они сказали волшебным голосом, что опять предынфарктное состояние. Она забегала.
– Поедем, – говорит, – в Тюкалинск, к родне, отдохнешь, воздухом подышишь.
– Знаю я вашу родню. Ладно, поехали.
Отпросился на неделю. Утром она спрашивает:
– Ты шорты возьмешь?
– А зачем мне шорты в Тюкалинске?
– А мы не в Тюкалинск поедем, а в Турцию. Я путевки горящие купила, это тебе сюрприз. Ты же на море не был последние двадцать три года.
Сюрприз, значит. Ладно. Фляжку мою со спиртом на таможне никто отнимать не собирался. Всю дорогу я изнывал, не находил себе места и нудел:
– Если я помру в Туретчине, тело-то мое хоть похоронят на Родине?
Она зачем-то рылась в медицинской страховке и быстро говорила:
– Похоронят, похоронят.
Я мрачнел и глотал спирт.
В отеле оказалось, что басурмане разводят все спиртные напитки, даже пиво.
Здоровяк с икряным животом говорил кудрявому турчонку с красными крашеными ногтями за стойкой:
– Ты пойми, братан, что бухло должно быть сорок градусов, понял?
Братан не понимал.