На известной ступени развития жизни материального субъекта необходимо возникают и такие специфические явления, которые отражают свойства объективной действительности в их связях и отношениях, т. е. отражают действительность в ее предметности. Это психическая форма отражения.

Взятое в системе связей и отношений материи самого субъекта, психическое отражение есть лишь особое состояние этой материи, функция его мозга. Взятое в системе связей и отношений субъекта с окружающим его миром, психическое отражение есть образ этого мира.

Таким образом, существует реальный процесс, в котором отражаемое порождает отражение, идеальное (по буквальному выражению Маркса, оно «переводится» в идеальное). Этот процесс и есть материальный процесс жизни субъекта, выражающийся в процессах его деятельности, связывающих его с объективным миром.

Именно вследствие того, что деятельность практически связывает субъект с окружающим миром, воздействуя на него и подчиняясь его объективным свойствам, у него возникают такие явления, которые представляют собой все более адекватное отражение этого мира. Поскольку деятельность является опосредствованной этими особыми явлениями и как бы несет их в себе, она является деятельностью одушевленной.

На известном, относительно позднем этапе развития жизни деятельность может интериоризоваться, т. е. приобретать также форму внутренней идеальной деятельности; она, однако, остается процессом, осуществляющим реальную жизнь реального субъекта, и не становится «чисто» духовной, принципиально противоположной деятельности внешней, непосредственно практической. Абсолютизирование противоположности между ними, свойственное традиционной идеалистической психологии, есть лишь идеологическое выражение фактического отделения умственного труда от труда физического, происшедшего в ходе развития общества, – отделения, которое в действительности имеет столь же неабсолютный, столь же исторически преходящий характер, как и те экономические отношения, которые его породили.

Подход этот, таким образом, отказывается от дуалистического противопоставления и отрыва внутренней, теоретической, деятельности от внешней, практической, деятельности. Он требует, с другой стороны, ясного различения собственно отражения как образа действительности (в какой бы форме это отражение ни возникало – в форме ли ощущения, понятия или в какой-нибудь еще другой форме) и процессов собственно деятельности, в том числе внутренней.

Отказ от этого отрыва и смешения есть вместе с тем отказ и от выразившего их идеалистического понимания психики. Он позволяет преодолеть представление о психике как о сущности, имеющей свое особое существование, благодаря чему она якобы может входить в состав материальных процессов, взаимодействовать с ними, вмещать в себя нечто и т. п. Это необходимо специально подчеркнуть и оговорить потому, что самый способ выражения психологических понятий и отношений, ставший привычным для нашего уха, несет в себе печать этого понимания. Так, например, мы обычно говорим, что нечто «происходит в нашем сознании» и т. д., но это, конечно, только неизбежная дань языковой традиции.

С точки зрения этого подхода к психике реальная история ее развития выступает как история развития того «раздвоения» прежде простого единства жизни, возникновение которого породило примитивную психику животных и которое находит, наконец, свое полное выражение в сознательной жизни человека. История эта является, как мы видели, отражением истории развития самой жизни и подчиняется ее общим законам; на этапах биологического развития – законам биологической эволюции, на этапах исторического развития – законам общественно-историческим.

Мы думаем, что исторический подход в психологии способен превратить ее в науку, которая не отрывается от больших жизненных задач, но по-настоящему помогает решать их – строить новую жизнь, жизнь освобожденного человека, ведущую его к высшему всестороннему и гармоничному развитию всех его способностей и свойств.

I. Инстинкты и индивидуальное приспособление в поведении животных

Зоопсихологию пытаются иногда представить в качестве вполне самостоятельной дисциплины, имеющей свою особую проблематику, свой особый подход и свой собственный круг понятий, якобы независимых от понятий общепсихологических. Это, однако, не мешает авторам, стоящим в зоопсихологии на такой по существу сепаратистской позиции, все же фактически исходить из тех или иных, обычно плохо проанализированных теоретических взглядов на психику. С другой стороны, это не мешает им претендовать на широчайшие психологические выводы. Отношение между зоопсихологией и общей психологией понимается при этом крайне односторонне, как отношение двух принципиально равноправных разделов знаний, которые соприкасаются лишь по восходящей генетической линии и лишь в меру допускаемой близости, существующей между понятыми чисто эмпирически предметами их изучения – животным и человеком.

С точки зрения противоположного взгляда, психологическое изучение деятельности животных представляет собой раздел знаний, входящий в единую систему психологической науки. Зоопсихология должна, следовательно, отражать в своей специфической проблематике проблематику общепсихологическую, ее метод не может не стоять в зависимости от того, как решается принципиальный вопрос о методе психологического исследования вообще, ее понятия должны быть связаны с понятиями обшей психологии. С этой точки зрения связь зоопсихологии и психологии является связью двусторонней; данные зоопсихологических исследований, как и данные других специальных разделов психологической науки, обобщаются в понятиях общей или теоретической психологии; эти последние в свою очередь проникают в зоопсихологию при нисходящем генетическом рассмотрении фактов.

Примером первого подхода, первого пути могут служить работы Ж. Лёба, приложившего идеи фитофизиолога И. Закса к изучению поведения животных. Примером второго подхода – зоопсихологические исследования представителей гештальтпсихологии.

Этот двоякий подход к изучению деятельности животных в значительной степени отразился и на общем состоянии современных зоопсихологических знаний. С одной стороны, огромный, почти необозримый фактический материал, накопленный в экспериментальных исследованиях, нередко остается почти без всякого анализа с точки зрения общепсихологических проблем. С другой стороны, концепции поведения животных, выдвигаемые авторами, исходящими из широких психологических оснований, по необходимости опираются лишь на небольшое количество специально добытых фактов; чтобы восполнить недостающие звенья, они эклектически включают в себя обобщения зоопсихологов-эмпириков, не осмеливаясь посягнуть на их мнимую незыблемость.