Даже деятельность простейших животных обладает пластичностью и не может быть сведена к механической сумме тропизмов, если последние понимать как вынужденные, автоматические движения, полностью обусловленные неодинаковостью физико-химических процессов на периферии организма, создаваемой односторонним действием раздражителя. В отношении этих животных, как мы уже отмечали, вообще трудно говорить о наследственно-фиксированном и индивидуально-приобретенном поведении. Оно более всего напоминает поведение на ранних ступенях онтогенеза, так, как его описывают современные эмбриологи; представляя собой систему достаточно диффузных реакций, оно, скорее, позволяет говорить об их поляризованности и общей направленности, чем о специализированных и устойчивых дифференцированных физиологических связях, лежащих в их основе. Уже самый анатомо-физиологический тип этих до-нервных связей исключает возможность приписать им полную оформленность и устойчивость.

Итак, строго фиксированное, лишенное всякой пластичности, стереотипное поведение вовсе не составляет самой ранней, начальной ступени в развитии деятельности животных.

Более сложным становится вопрос, когда мы переходим к таким животным, как насекомые.

У этих относительно высокоорганизованных животных уже ясно выделяются, с одной стороны, процессы видового поведения – поведения, которое мы постоянно встречаем у представителей одного и того же вида и которое, очевидно, обязано своим происхождением отложившемуся филогенетическому опыту, а с другой стороны – процессы поведения, которые формируются под исключительным влиянием индивидуального опыта. На еще более высоких ступенях развития могут быть дифференцированы также и анатомо-физиологические механизмы обеих этих форм поведения.

Таким образом, решение вопроса переносится на более высокую эволюционную ступень. Однако и здесь он должен быть решен отрицательно: инстинктивного поведения, обладающего теми признаками, которые приписываются ему Бюлером и большинством писателей-популяризаторов, попросту не существует.

Значит ли это, что мы склонны вовсе отрицать своеобразие видового поведения, как это делают некоторые современные авторы? [148] Мы думаем несколько иначе. Мы думаем, что конкретное рассмотрение фактов поведения животных подсказывает другое решение: врожденное видовое поведение, несомненно, может быть выделено и рассмотрено как особая форма поведения, по крайней мере, у животных, стоящих на относительно более высоких ступенях биологической эволюции; оно, однако, отнюдь не должно противопоставляться поведению, индивидуально формирующемуся.

Мы думаем, что это противопоставление, возникшее, с одной стороны, из чисто идеалистического понимания инстинктов (каким оно остается и у Бюлера), а с другой стороны – из механистических попыток свести деятельность животных к осуществляющим ее физиологическим механизмам, является несостоятельным по следующим главным основаниям.

Во-первых, врожденные процессы поведения и процессы, индивидуально приобретенные, всегда реально даны в неразложимом единстве. Выше мы видели, что уже первоначальное включение видового поведения, осуществляющегося на основе врожденных механизмов, происходит в форме своеобразного научения; таким образом, известная пластичность, приспособляемость является необходимым условием реализации врожденных актов. В сущности, представление о неадаптированном к индивидуальным условиям чисто врожденном поведении не соответствует никакой конкретной реальности. Даже пресловутое «зарывание» молодой белкой орехов в ковер, устилающий пол комнаты, не может, конечно, происходить иначе, как при условии известного приспособления ее поведения к тем необычным условиям, в которых оно теперь осуществляется.

Поэтому там, где мы можем выделить у животного достаточно ярко выраженное врожденное видовое поведение, там мы можем выделить и процессы научения, приспособления. И наоборот: подобно тому, как не существует поведения, осуществляющегося исключительно врожденными, стереотипными движениями, не способными адаптироваться к индивидуальным условиям жизни животных, так не существует у животных и таких навыков, которые образуются вне зависимости от их видового поведения.

Биологический подход к поведению животных позволяет обнаружить интимнейшую зависимость процессов научения от образа жизни вида. Так, изучая формирование навыков у жаб, Бойтендейк (1930) в одной из серий своих экспериментов давал этим животным таких насекомых, которые вызывали у них резко отрицательную реакцию. Достаточно было одного-единственного опыта, чтобы жаба в течение многих часов после этого отказывалась от попыток съесть муравья или даже другое насекомое, напоминающее его своим видом. В других же экспериментах он отгораживал от жабы добычу (дождевого червя) стеклом; при этих условиях, несмотря на то что она всякий раз наталкивается на стекло, жаба, наоборот, обнаруживает большое упорство: она делает множество попыток, прежде чем ее реакция затормозится. Даже усиление момента «наказания» не вызывает прекращения движений. В опытах Аббо (Abbott) лягушка продолжала набрасываться на добычу, окруженную иглами, в продолжение 72 часов, пока кожа ее верхней челюсти не была полностью изодрана. Биологическое значение различия в скорости образования связей того и другого рода совершенно понятно, если принять ко внимание условия жизни вида: «Если, – говорит Бойтендейк, – жаба во время своей вечерней охоты приблизится к муравейнику и схватит муравья, то быстрое образование связи предохранит ее от поглощения других таких же насекомых, вредных благодаря кислоте, которой они обладают. Наоборот, когда жаба пытается схватить дождевого червя, но это ей не удается, то повторение попыток в обычных условиях может помочь ей все же завладеть пищей» [149] .

У собаки, принадлежащей к числу «охотников-преследователей», иная способность научения, чем у кошки, которая является «охотником-поджидателем»; у рыб, ведущих надонный образ жизни, опять-таки иная способность научения, чем у рыб, питающихся у поверхности воды; даже лягушки-поджидатели отличаются в этом отношении от жаб-преследователей. Поэтому-то общее правило, что индивидуальное приспособление происходит в меру инстинкта, так же верно, как и обратное правило, что проявление инстинкта происходит в меру индивидуального приспособления.

Во-вторых, основание, которое заставляет отказаться от противопоставления врожденного инстинктивного поведения поведению, индивидуально приобретаемому, заключается в том, что оно несостоятельно с генетической точки зрения, т. е. якобы отражающее последовательную смену форм деятельности: прежде деятельности полностью врожденной, потом – формирующейся в индивидуальном опыте.

Верно, конечно, что чем выше поднимаемся мы по лестнице биологического развития, тем – в общем – все более сложные формы принимает приспособление животных к среде, тем все более «научаемым» делается их поведение. Но может ли быть этот процесс адекватно представлен как результат перехода от неизменяющегося, целиком врожденного поведения к поведению, индивидуально формирующемуся? Если даже мы внесем в это положение известное ограничение, если мы будем говорить только о преимущественной роли тех или других процессов, оно все же несостоятельно. Ибо наиболее яркое и полное выражение преимущественно видового поведения мы находим, бесспорно, у насекомых, т. е. у такого зоологического типа животных, через который как раз не проходит основная линия биологической эволюции и который принадлежит, наоборот, одной из побочных ее ветвей, представляя как бы тупик развития. С другой стороны, разве насекомые обладают меньшей способностью к научению, чем, например, черви или даже низшие хордовые? Факты показывают обратное [150] . Но ведь именно так должно было бы быть, если бы преобладание преимущественно видового поведения обозначало собой вместе с тем и более низкую ступень развития способности к научению. Достаточно одного этого примера, чтобы понять, что подобное генетическое противопоставление стоит в вопиющем противоречии с реальным положением вещей и может быть допущено только при условии полного игнорирования конкретных зоопсихологических данных о действительном ходе развития поведения в животном мире.

Это противопоставление в такой же мере противоречит и современной эволюционной физиологии. Мы не можем удовлетворительно представить себе физиологически образование врожденных схем или координации движений иначе, чем допустив существование генетически первичной диффузности и пластичности реакций. «И в филогенетически древних отделах ц. н. с., например в спинном мозге, мы когда-то имели диффузную волевую реакцию всей мозговой массы на раздражение и, в результате, недифференцированные суммарные реакции всего мышечного прибора». «Готовые координационные отношения, с которыми мы родимся, образовались в течение тысячелетий по тем же основным законам, по которым образуются новые условные координационные отношения в течение недель, а иногда и дней, и часов в нашей индивидуальной жизни», – пишет Л. А. Орбели [151] . <…>