— И было слышно через стекла витрины?

— Еще как, дорогой мой, еще как! Да я к тому же подключила аппарат к уличному громкоговорителю. Это был рев, скажу я вам! Я так перепугалась, что вообще перестала соображать.

— И что вы сделали, госпожа Хегль?

— Ну, я бросилась в магазин, чтобы выключить. Но в этот момент они покончили со своим «Интернационалом», портреты товарища Сталина, товарища Ленина и товарища Пика и так далее пропали, и начался «Детский час» с Гензель и Гретель. И дети там, на улице, подняли такой рев, почище их «Интернационала». Все кричали: «Дальше! Показывайте дальше!»

— И вы стали показывать дальше, госпожа Хегль?

— Конечно, а что мне еще было делать?! Ах, господин Голланд, тот вечер мне дорого стоил. Такое и в сумасшедшем доме не часто увидишь. У меня не было программы. А эти красные так ловко придумали, смешав все в одну кучу! Никогда не угадаешь, что там будет дальше! Немного легкой музыки и — бамс! — репортаж с какого-то производства! Чуть-чуть кабаре — и снова что-нибудь трогательное из лагеря отдыха для детей-сирот. Едва я к этому попривыкла, начался фильм, где все герои сплошь красные китайцы, а все злодеи — американцы. А на следующий день к нам уже пришла полиция, потому что на меня донесли как на коммунистку.

— И что сказала полиция, госпожа Хегль?

— Они были исключительно вежливы. Я спросила: может, мне вообще сдать аппараты обратно, но они сказали, ни в коем случае, это было бы ограничением свободы личности!

— Черт побери!

— Подождите, господин Голланд, это еще не все, что сказали полицейские. Они еще сказали, что хотели бы знать, есть ли у меня политическое сознание. Представляете себе?! Таким заявлением человека вообще можно в гроб вогнать!

— И что вы на это ответили?

— А что бы вы ответили на это, господин Голланд?

— Я репортер, госпожа Хегль. Мне просто так подобных вопросов вообще не задают.

— Вам хорошо, господин Голланд! Я, конечно, ответила, что оно у меня есть. На это полицейские сказали, что я должна пускать только те программы, которые отвечают моему политическому сознанию.

— И вы это исполняете?

— Разумеется! — Госпожа Хегль глубоко вздохнула. — Я и моя сестра. Мы целыми днями сидим в магазине с пальцем на выключателе. Неделю она, неделю я. На прошлой неделе была моя очередь. Теперь я в отпуске.

— Отпуск в Берлине?!

— Ах, — воскликнула она, — это такой удивительно спокойный мирный город!

— Спокойнее, чем Хоф в Баварии?

— Никакого сравнения, господин Голланд! — Госпожа Хегль снова вздохнула. — Завтра с утра опять начнется эта мука, и мучиться снова мне! Знаете, иногда я думаю, что эти люди с «Эрнста Тельмана» просто хотят свести нас с ума. Еще никогда программы не менялись с такой скоростью, как у них!

Госпожа Хегль погрузилась в мрачное молчание. Видно, коньяк разобрал ее. Она заснула и проснулась только над Фульдой, когда самолет совершал поворот, выводящий из советского коридора в воздушное пространство Федеративной Республики Германии, и снова заснула, и снова проснулась, когда мы кружили над Мюнхеном. Было десять минут четвертого. Я спросил, почему мы не приземляемся.

— Только что прибыл из Кельна карнавальный король. Взлетную полосу блокировали участники карнавала, — объяснила мне стюардесса.

Когда около половины четвертого я выбрался из самолета, карнавальная компания из Кельна все еще была здесь. На них были кивера и шлемы, красные куртки с золотыми позументами, облегающие белые брюки. Все они были обуты в сапоги, у многих поблескивали на боку сабли. Какой-то рабочий из наземной команды комментировал происходящее, хотя его об этом никто не просил:

— Вон те господа в красных жилетах — из кельнской шутовской свиты. Это лейб-гвардия. Дамы в белом — девственницы из свиты Его Глупейшества. Девушка в красных сапогах, которая танцует, — это функенмарихен [21] .

Роскошная блондинка и впрямь вскинула ноги. Мелькнули белые кружевные трусики и розовые ляжки. Функенмарихен вертела в воздухе белый жезл.

Вроде бы танец в честь мюнхенской карнавальной королевской четы, которая стояла здесь же, напротив, со своей не менее пестрой свитой, заканчивался. Мюнхенский карнавальный король был красный и толстый и смахивал на сына мясника. Королева, наоборот, была бледной и тощей.

— Она из семьи богатейших баварских владельцев гастрономов, — вещал непрошеный комментатор из наземной команды.

Через площадку было невозможно пробиться, пока шла приветственная церемония. Госпожа Хегль стояла возле меня. Пару раз она беспомощно произнесла: «Боже мой, Боже мой!» — и снова смотрела на представление.

Здесь были фоторепортеры и корреспонденты из «Новостей дня». Жужжали камеры. Прибывший с кельнцами духовой оркестр заиграл «Зачем на Рейне так прекрасно». Со звуками этой песенки все участники, взявшись друг за друга, начали ритмично раскачиваться. Функенмарихен все еще вскидывала ноги.