Дул слабый восточный ветер, когда я вышел на перрон вокзала в Зальцбурге. Я поискал такси, но ни одного не было.

— Я вызову по телефону, — пообещал мне носильщик и исчез.

Минут через десять подкатил допотопный наемный экипаж.

— Куда? — сипло спросил шофер.

— Акациеналле, три, за городом в Парше.

— В город будете возвращаться?

— Пока не знаю. А что?

— Оттуда в жизни не найдешь пассажиров, — проворчал он.

Вот, значит, каким был город фестивалей Зальцбург зимой. Я немного знал его в летнее время, время праздничной суеты, наплыва иностранцев, продавцов сувениров, время тщеславия, время всехи всякого.Сейчас я проезжал по пустынным улицам, вдоль реки с плавающими по ней льдинами, мимо закрытых кафе, закрытых баров, закрытых отелей. На окна ресторанов и отелей были спущены жалюзи. Лишь немногие уличные фонари были зажжены. На тротуарах громоздились кучи снега. Кажется, жизнь здесь протекала только два месяца в году.

Такси, громыхая, выехало в пригород. Последние дома остались позади. Старенький «Штейр-12» грохотал по заснеженному шоссе к горе, которая поднималась сразу за городом, громадная и черная. Туман обложил нас со всех сторон. Шофер бранился. Вдруг он резко остановился.

— В чем дело?

— Вам придется здесь выходить. Я не проеду к Акациеналле.

— Почему?

— Потому что там нет дороги. Она еще только строится.

Я вылез из такси и увидел, что Акациеналле в действительности представляла собой всего лишь перекопанный клочок поля с тремя домами, окруженными экскаваторами и бульдозерами. Опрокинутые тележки, небольшой кран и подсобка строителей перекрывали дорогу.

— Номер три по левую сторону, — сказал шофер, не вставая из-за руля и прикуривая сигарету.

Я тут же глубоко провалился в жидкое месиво, развезенное на развороченной земле. Вода затекла мне в ботинки, и левая нога сразу заледенела. «Вода — это плохо, — промелькнуло в моей голове, — плохо для кожи и металлического шарнира на протезе».

Неверным шагом я двинулся по мокрому снегу.

Садовая калитка у дома номер три была не притворена. Это была плетенка из веток деревьев, сооружение, характерное исключительно для предместий Мюнхена. От калитки тянулась такая же ограда. Я обнаружил электрический звонок, а под ним латунную табличку с именем. Вокруг было темно, и из-за тумана уже за несколько шагов ничего не было видно. Так что мне пришлось наклониться, чтобы разобрать надпись на табличке. Там было незнакомое мне имя: Виганд. Я позвонил, обождал, еще раз позвонил, но все было тихо.

Я вошел в сад. Создавалось впечатление, будто все, что здесь было, включая и сад, возникло совсем недавно. В снегу я заметил несколько саженцев. Они были не больше метра в высоту и совершенно голыми. Невдалеке находились цветочные клумбы, прикрытые соломой, и уже за завесой тумана слабо поблескивала оранжерея. К вилле вела узкая длинная дорожка.

«Чужое имя на табличке ничего не значит, — думал я. — Может быть, это друг или знакомый Тренти. Может, родственник». Было невероятно, чтобы человек, проживающий в Риме, имел виллу под Зальцбургом.

В доме, когда я почти добрел до него, в одном из окон обнаружился свет. Это был дом, явно построенный уже после войны, он имел цокольный этаж и весь был выдержан в функциональном стиле, без каких-либо украшений. Освещенное окно несколько обеспокоило меня. Если в доме кто-то был, почему он не отреагировал на звонок?

Дорожка описывала дугу. Я поскользнулся на гладком месте, чуть не упал и едва успел снова обрести равновесие, как дверь в доме открылась и на пороге появился человек. Я остановился. Человек — я различал только его силуэт — повел себя подозрительно. Он бесшумно переступил порог, оглядываясь по сторонам. Ворот его тяжелого пальто был высоко поднят. Со все возрастающим беспокойством я смотрел, как он вынул из кармана носовой платок и протер им дверную ручку. Потом с помощью того же платка он попытался прикрыть дверь, но это ему не удалось. Дверь не хотела закрываться. После нескольких тщетных попыток человек сдался. Оставив дверь, через которую на снег падал тонкий луч света, открытой, он преодолел несколько ступеней, ведущих к порогу, и побежал. Опустив голову, он мчался прямо на меня странно короткими семенящими шажками, бесшумно, как призрак. Штанины его брюк развевались.

Человек пробежал около пятнадцати метров, как вдруг заметил меня. Он молниеносно развернулся и бросился через клумбы. В этот момент я потерял все свое самообладание. Я знал, что у меня едва ли есть шанс догнать его, и все-таки я побежал за ним.

— Остановитесь! — закричал я.

Но он и не подумал. По широкой дуге он огибал дом. Из сада был только один выход, и он пытался добраться до того окольным путем.

— Стоять! — ревел я, оскальзываясь, спотыкаясь и преследуя его на грани падения.

Потом события развивались так. Я запнулся за палку, попавшую мне под ноги, и полетел в снег. Протез противно хрустнул, и я почувствовал безумную боль в бедре. На глаза навернулись слезы. Обогнув дом, человек снова бежал по дорожке к калитке. Я поднялся, шатаясь, протез едва удерживал меня; я знал, что больше не смогу пробежать и трех шагов, но еще я знал, что этого мужика, этого мерзкого пса, пробегающего мимо меня на двух своих здоровых ногах, этого проклятого, трижды проклятого сукиного сына я должен достать.