Шрифт:
Один раз она споткнулась.
— Извините, — сказал я.
— Это не ваша вина. Просто я пьяна. Проводите меня домой.
— Как пожелаете…
— Поднимемся на минутку и выпьем по чашечке кофе!
— С удовольствием.
— Вы правда очень милы, господин Голланд. Правда.
35
Она жила на верхнем этаже виллы, в обустроенной мансарде. Здесь была веранда, кухня, ванная, спальня и большая мастерская со множеством эскизов и современной живописью на стенах. Невысокая мебель, ковры и покрывала светлых тонов и куча разноцветных подушек на широком диване.
Мы вошли в мастерскую. Петра расстегнула пальто и сбросила его прямо на пол. Я поднял его.
— Знаете что, это безумие — пить в такое время кофе. Потом невозможно будет заснуть.
— Конечно. — Я был полон решимости во всем соглашаться с ней.
— Вы же любите виски. У меня есть целая бутылка. Не желаете глоточек?
— С удовольствием.
— Идемте!
Мы пошли на кухню, прихватив бутылку, стаканы и содовую. Петра открыла холодильник и вынула ванночку со льдом.
— Давайте ее сюда! — Я подставил ванночку под кран и открыл холодную воду.
Она погладила меня пальцем по щеке:
— У вас такая гладкая кожа…
— Я три часа назад побрился, — ответил я.
— А как ваше имя?
— Пауль.
— Я недавно купила пару новых пластинок, Пауль, думаю, они вам понравятся.
Большую мастерскую освещала только слабая лампочка под оранжевым абажуром. Мы сидели на диване, пили и курили, а новые пластинки оказались записями Гарри Джеймса. Труба меня раздражала: тревога, протяжные каденции.
— Потрясающе, да?
— Великолепно!
Плевать. Мне на все плевать. Я люблю Сибиллу. А Господь хранит любящих. Кто это сказал? Я начал вспоминать. На ум ничего не пришло. На это тоже было плевать. Потом я позвоню Сибилле.
Петра разлеглась на подушках. Ее платье задралось, и были видны ноги. Красивые ноги. В моем стакане позвякивали кусочки льда и было еще полно виски.
— Знаете, а вы меня сегодня вечером очень разочаровали, Пауль!
— Да?
— Да. Когда сказали, что не помогли бы Сибилле. Мой муж мне бы помог. Несмотря ни на что.
— Значит, ваш муж вас больше любит.
— Мой муж тоже не стал бы мне помогать, — сказала она и отхлебнула глоток. — Он вообще меня не любит. Ни один мужчина не любит. Все мужчины эгоисты и подлецы. Им нужно только одно. Мы даем им это. А потом становимся поперек горла. Вы такой же, Пауль?
— Наверное.
— Но при этом милый.
Пластинка кончилась. Игла продолжала скрипеть, монотонно и бесконечно.
— Поставьте Гершвина, — попросила Петра.
— Что именно?
— Что хотите, у меня он весь.
Я поднялся и направился к невысокому стеллажу, на котором стояли пластинки и стал выбирать. Она лежала на диване, смотрела на меня и тянула свое виски.
— Концерт фа мажор?
— Концерт фа мажор.
Я поставил пластинку. Раздались первые аккорды. Я вернулся к Петре. Ее глаза теперь слегка косили. Я подумал, не была ли она алкоголичкой. Но на алкоголичку она не походила. Фортепьянное соло достигло своей кульминации, жалобно вступил саксофон.
— Прекрасно, — сказал я, на этот раз совершенно искренне.
— Чудесно! Вот тот мужчина, с которым я бы сразу легла в постель!
— Все женщины, которых я знаю, сразу бы легли с ним в постель.
— Ужасно, что он так рано умер! — Она растянулась на диване, ее губы открылись. Я пил виски.
— У вас комплексы, да, Пауль?
— У меня? Вообще никаких.
— Из-за вашей ноги. — Носком своей туфли на высоких каблуках она коснулась моего здорового колена. — У вас не должно быть комплексов, слышите?!
— У меня и нет.
— У нас у всех комплексы.
Теперь она приподнялась и подобралась ко мне совсем близко.
Соло фортепьяно закончилось. Снова вступил оркестр.
— Хотите еще выпить?
— С удовольствием, Пауль. — Ее губы по-прежнему были открыты. — Но только лед кончился. Сейчас принесу…
Она захватила серебряное ведерко и вышла из комнаты. Дверь за ней закрылась. Я прикурил новую сигарету и, слушая музыку, размышлял. Когда я в последний раз был в Рио, там начинали строительство вилл рядом с площадкой для гольфа. Сейчас они, должно быть, заканчивают. Они так быстро строят в Рио. Определенно еще можно будет снять небольшой домик. Большой нам и не нужен, Сибилле и мне.