Шрифт:
«Пока чинили машину, мы не принимали участия в бою. Из-за пожаров, устроенных иракцами, нефть буквально лилась с неба. Мы все были покрыты нефтью. Она была повсюду.
Как будто дождь, только нефтяной. И никуда от него не спрячешься».
Машину починили, и они направились в Кувейт.
«Мы нагнали свое подразделение в аэропорту Кувейта. И тут рядом с нами взорвалась ракета Scud. Такой взрыв, земля под ногами закачалась! Но вот что взбесило всех нас, не только меня: нам было приказано освободить аэропорт Кувейта от иракских войск. Ну, мы вошли в аэропорт, и какие-то пехотинцы установили там американский флаг. И попросили кувейтских бойцов поставить свой. И нас стали снимать. Представляете, это все ради фотографии! Нам столько пришлось пережить, чтобы получился хороший кадр!»
После окончания войны в Персидском заливе Шелтон еще двадцать лет прослужил в морской пехоте. Но несмотря на кажущуюся стабильность, душевного равновесия ему достичь не удалось. Воспоминания о погибших товарищах и сожженном трупе Дженкинса не оставили его до сих пор. Вернувшись в США, он начал пить и принимать наркотики. Но у него появилась и другая, еще более опасная привычка. Наверное, в этом была виновата не только война, но и какая-то более давняя травма. От этой привычки он не мог избавиться в течение 13 лет.
«Это началось в 1994 году. Я стал резать себя ножом. Выглядит ужасно, но помогает справиться с болью. Я брал кухонные ножи, ножи для мяса. Я это делал несколько раз в месяц. У меня весь живот в шрамах. И руки, и ноги тоже. Даже швы приходилось накладывать. На ногах из-за волос их не так видно, а вообще они заметные. Вот так, я ношу свою боль на себе. Нужно было как-то справляться с этой внутренней болью. Это немного помогало».
Кроме того, Шелтон вымещал свою злобу и боль на жене. После того как во время ссоры он ее ударил, его обязали пройти специальные курсы, чтобы научиться контролировать вспышки гнева. Несмотря на психологические проблемы, Шелтон подал заявку на одну из самых ответственных должностей в морской пехоте — должность инструктора. Отбор кандидатов предполагал встречу с психологом.
«Он спросил меня, все ли у меня в порядке. Я ответил: «Готов к бою!» Но я даже не мог смотреть ему в глаза. Он понял, что что-то не так», — рассказывает Шелтон. Но его кандидатуру все равно утвердили.
Шелтон обучал тех, кого должны были отправить на войну. Но у него самого внутри бушевала война. Он продолжал пить и резать себя. Дела шли все хуже. Брак Шелтона распался, после десяти лет совместной жизни жена забрала троих детей с собой в Нью-Джерси. Его направили в Косово, и там он два раза подвергался взысканиям за угрозы в адрес сослуживцев. В итоге его вернули обратно и направили на психологическую комиссию. Он женился во второй раз и снова развелся. Его карьера и даже жизнь висели на волоске. Однако причиной посттравматического синдрома у Шелтона стало не только пережитое на войне, но и более ранние события. Он утверждает, что в детстве пострадал от сексуального насилия со стороны одной дальней родственницы. Его семья не верит ему, поэтому он уже много лет не общается с ними.
Можно предположить, что психологические проблемы начались у Шелтона задолго до войны в Персидском заливе. Но участие в военных действиях окончательно подорвало его способность держать их под контролем. Травма, полученная то ли во время военных действий, то ли еще в детстве, привела к тому, что Шелтон перестал полностью осознавать происходящее с ним, перестал воспринимать события как часть реальной жизни. Доктор Джонатан Шей считает, что это довольно распространенное явление. В книге «Ахиллес во Вьетнаме» он пишет: «Столкнувшись со слишком большим злом, человек навсегда перестает быть доверчивым, «нормальным» человеком, который воспринимает привычный общественный порядок как систему личной безопасности. Когда ветеран перестает видеть смысл в том, что с ним происходит, это может привести к деперсонализации личности».
В конце концов проблемы Шелтона стали очевидны и военным врачам. За девять месяцев до его выхода на пенсию врач Управления по делам ветеранов поставил ему диагноз: депрессия и посттравматический синдром. Ему прописали целый ряд различных лекарств, в том числе антидепрессанты. Единственное, что ему оставалось, — попытаться получить увольнение по состоянию здоровья и постараться не попасть в какую-нибудь переделку, пока оформляют документы.
Сейчас, больше 20 лет спустя после войны в Персидском заливе, Шелтон практически нетрудоспособен и живет на небольшую военную пенсию по инвалидности. Для своей семьи он стал изгоем из-за обвинений в их адрес. Они живут в одном городе, но даже не разговаривают друг с другом. Он отказался от всех лекарств. Часто по ночам ходит по улицам со своей собакой Роско. Он старается не думать о войне.
«Я очень не хочу об этом думать. Но мне все время кажется, что я продолжаю слышать выстрелы. Я сижу дома, никуда не хожу. Все пережитое по-прежнему со мной, физически со мной. Я думаю, к этому нельзя быть готовым. Нельзя, если только ты уже не сумасшедший».
Шелтон говорит, что пережитое опустошило его, лишило его жизнь смысла и цели. Но он все еще надеется их обрести. Он активно принимает участие в различных программах психологической реабилитации, пытаясь понять и принять все случившееся. Одна из программ называется «Боевая бумага» (www.combatpaper.org). Бывшие военнослужащие отправляют свою форму на переработку, а на изготовленной из нее бумаге рисуют или делают скульптуры из папье-маше. В рамках другой программы, «Военные писатели», он пробовал себя и в роли журналиста.
Вот одна из его статей, опубликованная на сайте программы www.warriorwriters.org:
«В своей жизни я сам демон. Я — тьма, окутывающая мои дни, пожирающая мои мысли, разрушающая меня изнутри. Я слишком далеко, чтобы мне можно было протянуть руку помощи: я уже сдался. Я не тот, кем кажусь вам со стороны или каким вы меня представляете. Я другой. Когда вы закрываете глаза, вы меня видите; когда вы идете по пустынной улице, я иду за вами; когда вы слышите шепот — это я. Но вы меня не найдете. Как вы можете искать меня, если даже не знаете, кто я? Я слышу голоса, слышу смех — это смеются надо мной. Я знаю, что моя жизнь кончена. Я просто инструмент, который день за днем ковали и завинчивали, пока я не погрузился во тьму, откуда нет выхода, впереди только еще большие страдания».