Остатки цепи теряются в толще воды. Мы подплываем на лодке к месту, где находится якорь. Море неспокойно. Мы даем друг другу сигнал к погружению: большой палец, обращенный вниз. Потом прыгаем в воду, как брошенные в пруд камни. Мы погружаемся, вода становится все темнее и холоднее, начинает сдавливать грудь.

Мы чувствуем себя, как парашютисты в свободном полете, хотя единственный воздух — под высоким давлением в баллонах у нас за спиной и в баллонах с 32 %-й кислородной смесью Nitrox на груди. На глубине ее использовать нельзя, зато она поможет перенести перепад давления, когда… если мы будем возвращаться.

Я погружаюсь со своим другом, бывшим снайпером голландской армии, Себастианом Шоонховеном. Конечно, эту нашу затею иначе как откровенно идиотской назвать нельзя. Но нас как будто что-то подталкивает сделать это. Нам не терпится испытать свою храбрость, выяснить пределы возможного. На что способны наше тело и наш разум? Мы, как лабораторные мыши, ставящие опыт на самих себе, чтобы узнать, как далеко надо зайти, как глубоко погрузиться, чтобы, наконец, забыть.

С Себастианом Шоонховеном мы познакомились в мае 2009-го, в первый же день после приезда на Бонэйр. Он работал инструктором в дайвинг-центре, где мне предстояло пройти аналогичную подготовку.

Я оказался на их станции рано утром. Кроме него, других сотрудников пока не было. Мы оба с ним приехали сюда, на Нидерландские Антильские острова, по одной и той же причине. Мы пытались положить конец войне, которая никак не прекращалась внутри нас.

Шоонховен служил снайпером — в Голландии их называют «стрелками с дальнего расстояния» — в 11-й аэромобильной бригаде. Его подразделение отправляли и в Ирак, и в Афганистан. Мы побывали с ним в одних и тех же горячих точках. Задачи, конечно, у нас были разные, о чем он и не преминул мне напомнить. Едва узнав о моей профессии, Шоонховен вполне серьезно заявил мне: «Ненавижу журналистов».

«Не вы один», — ответил я. Далеко не в первый раз мне приходилось слышать подобные высказывания.

В течение следующих нескольких недель я лишь изредка встречался с Себастианом. У него, главного инструктора по дайвингу, было много клиентов. Я же пока только собирался стать дайв-мастером, и мне предстояло еще многому научиться. В 46 лет я вдруг оказался в роли самого настоящего подмастерья — как в фильме «Малыш-каратист». Я красил и наполнял кислородом баллоны, относил использованные, чинил оборудование, ремонтировал причалы, а по понедельникам подавал пунш на вечеринках для клиентов. Все это в обмен на обучение.

Я оказался в этом изгнании добровольно. Я уехал из Лос-Анджелеса, пережив долгое и тяжелое окончание очередного романа. Но главное, я надеялся бегством спастись от чувства ненависти к самому себе и забыть о своих ошибках во время работы военным корреспондентом.

Шоонховен тоже сбежал на Бонэйр. Как и мне, ему никак не удавалось вернуться к нормальной жизни после службы в Ираке и Афганистане.

«Я стал очень много пить. Проглатывал одну кружку пива за другой, — рассказал он мне однажды, когда мы вместе наполняли кислородные баллоны. — Без выпивки уже не мог заснуть». Мне было это слишком хорошо знакомо. Бессонница, алкоголь и наркотики — святая троица постгравматического синдрома.

Когда мы познакомились ближе, Себастиан рассказал мне как-то за пивом в местном баре Cities, что дома, в Голландии, его проблемы с алкоголем становились все серьезнее. Потом он начал принимать наркотики, постоянно ввязывался в драки.

Он потягивает пиво, смотрит на океан и почти с ностальгией говорит: «Это так странно. Мы лупили друг друга, но ничего не чувствовали, потому что все были пьяные или обкуренные».

Шоонховен понимал, что долго так продолжаться не может. Он должен был думать не только о себе, но и о своей жене Каролине. Она работала школьной учительницей, и, когда ей предложили место на Бонэйре, оба решили, что, покинув Голландию, смогут начать жизнь с чистого листа. Она будет учить детей, он — дайверов. Они надеялись, что войну удастся оставить в прошлом.

Только через два месяца совместной работы Себастиан пришел к выводу, что мне можно доверять, и рассказал о своей службе в Ираке и Афганистане. Нам было нелегко стать друзьями: он бывший солдат, я журналист. Но у нас было и кое-что общее — воспоминания, которые мало с кем можно разделить. Кроме того, мы много времени проводили вместе: развозили покупателям баллоны с кислородом, чинили оборудование. И самое главное, он делился со мной своими знаниями, своими навыками инструктора: объяснял, как найти лодку, когда находишься под водой, учил меня пришвартовывать ее, не врезаясь в ограждения на пирсе. А еще мы разделяли одно увлечение — глубокие погружения. Эта страсть впоследствии принесла нам немало неприятностей, но тогда мы об этом еще не знали.

Как и многих других, побывавших на войне, нас обоих влечет опасность. Вот что пишет об этом Джонатан Шей в книге «Одиссей в Америке»: «Многие ветераны испытывают потребность жить на грани. Они как будто снова и снова задают вселенной один и тот же вопрос: «Да или нет?»».

В школе Шоонховену пришлось нелегко. Он был неглупым ребенком, но страдал дислексией. Поэтому ему было тяжело освоить стандартную школьную программу по чтению. Его родители развелись, когда ему было три года. Развод надолго поселил в мальчике чувство тревоги и неуверенности. Он часто хулиганил, курил и дрался в школе, и в 16 лет его в конце концов выгнали. Тогда мать Себастиана решила, что ему пора переехать к отцу. Она надеялась, что он исправится, если у него появится пример для подражания, и, видимо, оказалась права. Вскоре Себастиан пошел учиться на повара. По крайней мере, здесь от него не требовались навыки чтения. Здесь все было настоящее и конкретное, он мог делать что-то полезное своими руками, а это у него всегда хорошо получалось. Окончив курсы, он получил работу в одном из лучших ресторанов Эйндховена и проработал там три года. Дела шли неплохо, он зарабатывал приличные деньги, но, как это уже бывало прежде, ему опять стало скучно. И тогда он решил, что, возможно, военная служба не даст ему скучать.