Шрифт:
«Тогда времени размышлять обо всем этом не было, — задумчиво продолжает Себастиан. — Ну да, иногда я начинал психовать, но вообще я просто слушал «Нирвану» и ни о чем не думал».
Но после возвращения из Афганистана его стали преследовать воспоминания. Правда, не о первом, а о втором убитом им человеке. Он рассказал мне и эту историю. Однажды они получили сообщение о том, что талибы захватили школу в деревне в 15 км к северу от Кэмп-Эдриан. Два взвода отправились освобождать школу. На этот раз Шоонховен оказался наводчиком орудия на бронетранспортере Patria. Всего в колонне было три бэтээра Patria, восемь бронированных мерседесов, два шведских транспортера YPR. Огромная огневая мощь, но голландцы уже достаточно времени провели в Афганистане и знали, что лучше перестраховаться. На дороге им стали попадаться мирные жители, покидающие деревню. Плохой знак. На глинобитной стене одного из домов они увидели какую-то надпись на пушту [30] . Их переводчик объяснил, что на ней было написано: «К черту НАТО!»
30
в Афганистане два официальных языка: пушту и дари. На пушту говорят в основном на юге страны, на дари — в центральном, западном и северном регионах.
«Мы понимали, что вот-вот начнется какая-нибудь заварушка».
Метрах в ста от деревни бэтээры высадили две группы, по четыре человека в каждой, и заняли позиции на возвышенности на берегу реки Гильменд, чтобы прикрывать их. Почти сразу же их начали обстреливать из минометов. Потом талибы открыли огонь из пулеметов. Они использовали пулеметы российского производства «душки», прозванные так за низкие, похожие на выдох звуки «душ-душ» во время стрельбы [31] .
31
Речь явно идет о пулеметах ДШК, которые «душками» в России называют по созвучию. — Прим. ред.
Талибы укрылись на деревенском кладбище и начали стрелять из гранатометов. Голландцы открыли ответный огонь, но у них нет никакого прикрытия: талибам удалось отрезать группу солдат от бэтээров. Шоонховен развернул свой браунинг по направлению к кладбищу, но пули бороздили землю, не достигая цели. Талибы продолжали стрелять из-за могил. Шоонховен прицелился повыше и снова выстрелил. На этот раз один из боевиков упал. «Вот так! Еще один», — подумал Себастиан, но тут же ему пришло в голову, что убитый явно мельче в сравнении с другими. Но раздумывать некогда: командир кричит ему, что за деревьями чуть выше кладбища спрятались еще трое талибов. Он наводит орудие на деревья, нажимает на спусковой крючок и отпускает, только когда заканчиваются патроны в патронной ленте. Когда пыль осела, он увидел, что снес дерево. А у него самого закончились боеприпасы. Талибы все не прекращали огня.
«Я слышу вокруг выстрелы Калашниковых, бах-бах-бах. А мне надо выбраться на крышу машины, чтобы перезарядить орудие».
Он дождался, когда талибы на какое-то время перестанут стрелять, досчитал до трех — чтобы убедиться, что они действительно перезаряжают оружие. Потом выскочил из люка на крышу с заранее приготовленной патронной лентой в руке. Открыл крышку приемника, вставил патронную ленту, закрыл крышку, вернулся обратно внутрь машины. Вся операция заняла меньше десяти секунд. Потом развернул пулемет так, чтобы прикрыть солдат и они могли вернуться в бронетранспортер. Голландцы перегруппировались и начали стрелять из миномета по дому, в котором укрылась большая группа талибов, человек 20–25. Вызвали подкрепление с воздуха. Подоспевшие вертолеты осветили дом лазерами и сбросили управляемую бомбу. Дом был уничтожен.
«Мы все начали кричать: «Да!»». Голландцы, попав в засаду, смогли преодолеть первый шок и действовали именно так, как их учили. Им удалось выбить талибов из деревни. Через какое-то время они вошли в нее, чтобы забрать тела убитых. Никаких тел они не обнаружили, зато нашли захваченного талибами человека. Шоонховен говорит, что, судя по ранам на теле, его пытали. Он был связан по рукам и ногам и едва дышал.
Они вернулись на базу. «Ну вот, я пережил еще одну перестрелку», — подумал тогда Шоонховен. Ему казалось, что теперь он практически неуязвим. В то же время ощущалась какая-то отстраненность и пустота. В ту ночь он так и не смог заснуть.
«Я никак не мог понять, что же я чувствую», — Себастиан достает сигарету из лежащей на столе пачки, зажигает ее и глубоко затягивается.
«Я не особо задумывался обо всем этом. Но потом как-то на базе мы стали обсуждать этот бой, и один из солдат сказал, что выстрелил в талиба, который показался ему гораздо меньше ростом, чем остальные. Тогда я вспомнил об убитом мною».
«Так что тебя так сильно беспокоит?» — пытаюсь понять я.
Себастиан почти кричит в ответ: «А вдруг это был ребенок? Вдруг я убил маленького мальчика, а не взрослого человека?»
Он отворачивается. Они не обнаружили тел, значит, он никогда не сможет узнать правду. По его словам, жить в неведении еще сложнее.
«Каждый из нас, солдат, знает, что такое убивать, — говорит он. — Но проще говорить об этом с теми, кто был там». Он поводит рукой — здесь, на Бонэйре, в этом солнечном, ярко-голубом раю в Карибском море афганская война, наверное, не затронула никого. Кроме нас с Себастианом.
«Большинство не знает, что там на самом деле происходило. Я даже рад, что не все это знают. Я хочу найти здесь покой. Пытаюсь забыть».
«А думаешь, получится?»
«Нет, — не раздумывая отвечает он. — Но, может быть, мне удастся загнать воспоминания в самый темный уголок головы и запереть их там».
Он признается, что надеялся найти убежище здесь, на этом острове. Но пока все идет не совсем так, как хотелось бы. Он по-прежнему пьет слишком много, хотя у него проблемы с желудком и пить ему вообще не стоит. Он рассказывает, как однажды ночью в баре какая-то женщина очень настойчиво требовала уступить ей место. И он в конце концов потерял терпение.