Поэтический мир прерафаэлитов
вернуться

Теннисон Альфред
Шрифт:
Henry Wallis CHATTERTON Oil on canvas. 1856 Tate, London
Генри Уоллис ЧАТТЕРТОН Холст, масло. 1856 Галерея Тейт, Лондон

ИЗ ЦИКЛА «ПЯТЬ АНГЛИЙСКИХ ПОЭТОВ»

ТОМАС ЧАТТЕРТОН

Мальчишка сердцем, зрелый муж — умом, Скорбь Гамлета занявший у Шекспира, У Мильтона — гордыню Князя Мира, Сквозь двери Смерти он шагнул в проем. Английского искусства новый дом, Священный храм нетленного кумира, В груди своей, платя бессмертью виру, Разрушил он, к погибели влеком. Душой ты помнишь, славный Чаттертон Витой подъем до Редклиффского шпиля За ангелами следом; и не ты ли Вел с миром бой? — им дух наш вдохновлен, Пусть облик твой в веках не сохранен, И нет плиты надгробной на могиле. Перевод С. Лихачевой

JOHN KEATS

The weltering London ways where children weep And girls whom none call maidens laugh, — strange road Miring his outward steps, who inly trode The bright Castalian brink and Latmos’ steep: — Even such his life’s cross-paths; till deathly deep He toiled through sands of Lethe; and long pain, Weary with labour spurned and love found vain, In dead Rome’s sheltering shadow wrapped his sleep. O pang-dowered Poet, whose reverberant lips And heart-strung lyre awoke the Moon’s eclipse, — Thou whom the daisies glory in growing o’er, — Their fragrance clings around thy name, not writ But rumour’d in water, while the fame of it Along Time’s flood goes echoing evermore.

ДЖОН КИТС

Среди толпы, где слышен плач детей И девок визг, его тянулся путь — Он мог на Латмос мысленно шагнуть, Где все вокруг и краше, и светлей, Но с нами шел, пока в расцвете дней Навек в песках летейских не увяз. Истерзан, брошен, он оставил нас И в мертвом Риме канул в мир теней. Твои напевы, мученик-поэт, Затмиться заставляли лунный свет. Надгробие цветами поросло, Что льнут к нему, заслыша в шуме вод Звук имени; хвалу тебе поет Река Времен, погибели назло. Перевод В. Сергеевой

WILLIAM BLAKE

(To Frederick Shields, on his Sketch of Blake’s Work-Room and Death-Room, 3 Fountain Court, Strand)

This is the place. Even here the dauntless soul, The unflinching hand, wrought on; till in that nook, As on that very bed, his life partook New birth, and passed. Yon river’s dusky shoal, Whereto the close-built coiling lanes unroll, Faced his work-window, whence his eyes would stare, Thought-wandering, unto nought that met them there, But to the unfettered irreversible goal. This cupboard, Holy of Holies, held the cloud Of his soul writ and limned; this other one, His true wife’s charge, full oft to their abode Yielded for daily bread the martyr’s stone, Ere yet their food might be that Bread alone, The words now home-speech of the mouth of God.
Frederic James Shields WILLIAM BLAKE’S ROOM Oil on canvas. 1882 Manchester City Galleries
Фредерик Джеймс Шилдз КОМНАТА УИЛЬЯМА БЛЕЙКА Холст, масло. 1882 Манчестерская художественная галерея

УИЛЬЯМ БЛЕЙК

(Посвящается Фредерику Шилдзу, нарисовавшему комнату, где Блейк работал и умер: Стрэнд, Фаунтен-корт, 3)

Вот комната, где смертною рукой Бессмертный дух водил за годом год И где, избавясь от земных забот, Был призван небом. Сумрак над рекой И тесный переулок городской Там, за окном, маячили; но он К великой цели вечно устремлен, Трудился, не смущаясь суетой. Сей шкаф — святыня. Сберегались в нем Плоды трудов; для подкрепленья сил Являлся из другого день за днем Насущный хлеб (порой он черствым был), Но Хлеб иной супругам ныне мил — Внимают Богу, внидя в вечный дом. Перевод В. Сергеевой

PROSERPINA

(FOR A PICTURE)

Afar away the light that brings cold cheer Unto this wall, — one instant and no more Admitted at my distant palace-door. Afar the flowers of Enna from this drear Dire fruit, which, tasted once, must thrall me here. Afar those skies from this Tartarean grey That chills me: and afar, how far away, The nights that shall be from the days that were. Afar from mine own self I seem, and wing Strange ways in thought, and listen for a sign: And still some heart unto some soul doth pine, (Whose sounds mine inner sense is fain to bring, Continually together murmuring,) — ‘Woe’s me for thee, unhappy Proserpine!’
Dante Gabriel Rossetti PROSERPINE Oil on canvas. 1874 Tate, London
Данте Габриэль Россетти ПРОЗЕРПИНА Холст, масло. 1874 Галерея Тейт, Лондон

ПРОЗЕРПИНА

(К КАРТИНЕ)

О светлый день, на краткий миг пролей Свой бледный луч в забытый уголок Моей темницы, в горестный чертог! Цветущей Энны и родных полей Не стоит плод, что у моих очей Похитил свет небес. Полны тоски Луга Аида. О, как далеки Былые дни от будущих ночей! Как далека я от себя самой — Витаю в мыслях где-то, знака жду И сердцем слышу, как, томясь в бреду, Душа другая шепчет, скрыта тьмой: «Как тяжек, Прозерпина, твой покой! О, горе! Не избыть твою беду». Перевод А. Круглова

PANDORA

(FOR A PICTURE)

What of the end, Pandora? Was it thine, The deed that set these fiery pinions free? Ah! wherefore did the Olympian consistory In its own likeness make thee half divine? Was it that Juno’s brow might stand a sign For ever? and the mien of Pallas be A deadly thing? and that all men might see In Venus’ eyes the gaze of Proserpine? What of the end? These beat their wings at will, The ill-born things, the good things turned to ill, — Powers of the impassioned hours prohibited. Aye, clench the casket now! Whither they go Thou mayst not dare to think: nor canst thou know If Hope still pent there be alive or dead.