Литовченко Тимур
Шрифт:
Здесь шевалье Орли остановился, перечитал написанное, склонив голову на руки, задумался. Впрочем, не следует упускать время, теряя каждую светлую минуту, – иначе «дневное» письмо, чего доброго, перейдет в «вечернее»… Он продолжил:
Именно так, моя волшебная хозяйка! Именно так, а не иначе. Мне не стыдно в который уже раз сознаться перед тобой, что прожил я в этим мире свыше четырех десятилетий, так и не познав настоящей обоюдной любви. Я знал, что подобное чудо случается, ведь всегда имел перед глазами пример достойных моих родителей, светлейшего гетмана Пилипа Орлика и благородной Ганны Орлик, урожденной Герциковны. Знал, видел – но лично для себя потерял всякую надежду на подобное счастье.
И все же даже зная, что так бывает, что настоящая любовь – это никакая не выдумка, встретить ее не мог. На моем жизненном пути случались разные женщины: старые и молодые, искренние и коварные, красивые и не очень, верные и легкомысленные. Я познал как горечь разбитого чувства, так и неожиданную верность данному много лет тому назад обещанию. Какой же мужчина способен хоть как-то понять вас, о прекрасные создания?!
Как вдруг встретил тебя, волшебная госпожа Олена! Тогда мое прошлое умерло навсегда, осталась ты и только ты – прекрасное мое будущее! Мир перевернулся в единый миг, осветился ярким фейерверком из мириадов звезд! До того как мы поженились, была у меня одна заветная мечта: во что бы то ни стало добиться освобождения родной земли, многострадальной Украйны и возвратиться домой – туда, туда, в сказочную землю, где я родился. Но со дня нашей свадьбы мечтаю также о другом: повезти в родную землю тебя, звездочка моя ясная, чтобы разделить радость от жизни в той сказке с тобою. Ведь одинокое, неразделенное наслаждение – зачем оно мне?!
Полететь бы нам в Украйну двумя малыми ласточками, слепить бы гнездышко под крышей, реять бы над лугами зелеными и над садочками вишневыми…
А-а-а, так, так! Пока не забыл…
Сосредоточенно наморщив лоб и закусив нижнюю губу, шевалье Орли написал следующее:
Кстати, сообщи, пожалуйста, как там перезимовали вишневые деревца, высаженные в нашем парке? Ты же знаешь, они самые дорогие для меня среди всех других растений, ведь привезены из самой Украйны. Однако неизвестно, почему вишневые деревца плохо приживаются в здешнем климате, нуждаются в особом уходе? К сожалению, лучше всего это выходило у Панька – если ты только помнишь еще старого. В то время как у Жака что-то получается не то, да и не так! Вот и волнуюсь, все ли обстоит благополучно с вишневыми деревьями? Жаль, очень жаль будет, если все ж таки пропадут они…
Шевалье Орли вновь остановился. Некрасиво как-то выходит: то признается в любви к супруге – а то вдруг о вишневых деревцах в садочке упоминает! Ну, хорошо, перепишет он письмо, непременно перепишет… Может, это следовало бы даже в постскриптум вынести… А сейчас время заканчивать – пока еще светло.
И он приписал:
В который раз уж повторяю тебе, прекрасная моя Олена: жизнь моя разграничилась на жизнь до тебя и жизнь с тобою! Не утомлюсь повторять непрерывно, что рад был бы вообще никуда не уезжать из дворца нашего Орли, дни и ночи проводить вместе с тобой и благодарить Бога за счастье, посланное дипломату и воину на старости лет. Но ведь не могу! Не имею возможности, солнышко мое ясное, презреть святой долг перед его величеством королем Луи XV – а если бы пусть хотя б один раз презрел, ты бы, небось, и не полюбила такого неверного труса. Я же хочу быть достойным тебя во всех отношениях, дорогая моя Олена!
Вот так и пришлось провести эту зиму на берегу реки Майн, в далеком немецком городе Франкфурте. Ну, это ничего, голубушка, ничего: даст Бог, дождемся весны и лета, разобьем прусскую армию – тогда вернусь к тебе с победой! И снова заживем тихой мирной жизнью под небом Франции, надеясь на то, что когда-нибудь переселимся еще в Украйну мою родную, в казацкий город Батурин, который возродится в былом величии, а не в нынешнем обнищании. Пускай же день этот настанет как можно скорее!
Ну, наверное, хватит на сегодня…
Шевалье Орли внимательно перечитал написанное, сделал несколько пометок на полях, потом взял чистый лист бумаги и аккуратно переписал письмо набело. Черновик сложил пополам, потом еще раз пополам, бросил в камин, закопал кочергой в кучу красно-розового жара. Когда черновик перегорел, помешал жар, вернулся за стол. Здесь сложил лист бумаги особым, только ему и Луизе-Елене известным способом, на лицевой стороне письма написал имя адресатки, накапал на тыльную сторону зеленого воска и запечатал собственным перстнем. Выглянул в коридор и позвал:
– Кароль, эй!
Подкручивая на ходу оселедец, коренастый казак примчался через полминуты и вытянулся посреди комнаты.
– Братец, отнеси-ка это в штаб. Отсылать срочно не следует – так, когда будет удобно…
– Для нее? – увидев на письме печать зеленого цвета, запорожец едва заметно улыбнулся. Ведь знал, что для запечатывания личных писем граф использует исключительно зеленый воск.
– Да, Каролик, для нее.
Казак кивнул, взял письмо и направился к двери. На пороге задержался, осмотрелся и молвил словно бы невзначай, просто к слову:
– Мне сейчас в штаб идти, так я хотел кое-что…
м-м-м…
– Что именно ты хочешь сообщить?
– Выходил сегодня за дровами поутру и сейчас, днем. Так скажу вот что: на дворе, кажется, потеплело…
– Конечно же! Ведь март настал, сам понимаешь.
– Потеплело. Снег еще не тает, но уже так… знаете, ваша светлость, – влагой взбух и на ноги так и налипает.
– Ну так вскоре таять начнет, а потом сойдет совсем.
– Так что же, повоюем?
– Разумеется, Кароль, разумеется. Зачем иначе было здесь, в далеком Франкфурте, зимовать?
– Ваша правда, наскучило уже!
– Не волнуйся – вскоре начнется.
– И «синие шведы» тоже будут воевать?
– Да, безусловно.
– А что же сотня наша запорожская?..
– Как же без вас, братец?! – довольно натурально изумился шевалье Орли.
Запорожец энергично тряхнул головой, от чего оселедец снова вылетел из-за уха, радостно воскликнул:
– Э-э-эх, повоюем!!!
И побежал в штаб, грохнув дверью.
А шевалье Орли поставил один из стульев как можно ближе к окну, примостился на нем, продышал в оконном стекле небольшую проталинку и стал смотреть на заснеженную улицу, медленно погружавшуюся в сумеречный мрак.
Неизвестно почему, но вдруг пожилой граф вспомнил небольшую красную розу, подаренную ему почти три десятилетия тому.
И понятное дело – милую девочку, поднесшую дар…
27 января 1730 г. от Р. Х., Париж
Париж, Париж!..
Отзывов об этом удивительном городе Григорий слышал ровно столько, скольких людей расспрашивал о столице Франции.
Но на самом деле все оказалось совершенно не так. Не то чтобы абсолютно во всем лучше или наоборот хуже…