— Ее адрес — улица Калинина, сто тридцать девять. Частный дом.

— А имя? — домогалась я. — Имя вашей тети?

— Анна Владимировна Свешникова.

— Спасибо, — я уже бежала по коридору к своей палате за одеждой для выхода в город. Вообще-то надо было предупредить о своем намерении Кострова, но я подумала, что он начнет меня отговаривать от визита к даме, страдающей галлюцинациями. Нет, мне уже не сдержаться! Если не поговорю с этой Анной Владимировной прямо сейчас — меня разорвет от избытка эмоций.

В палате никого не было, поэтому лишних вопросов никто и не задавал. Я оделась в мятые джинсы и не очень свежую рубашку. Неважно, все неважно! Только бы не забыть: «Калинина, сто тридцать девять». Через пять минут автобус подъехал к остановке «Областная психиатрическая больница», и я вскочила на заднюю площадку.

Анна Владимировна жила в доме, который я бы определила как катастрофически заброшенный. Дом давно не красили, заборчик из щербатых деревянных реек покосился. Во дворе царило запустение. Почти все пространство было завалено невероятными предметами — гора автомобильных, а может, и тракторных, покрышек высилась справа, сломанные клетки для кроликов — слева. Покореженный велосипед, поленница-завалюха, старые полуразломанные козлы, проржавевшие тазы, кастрюли, ванна, наполненная дождевой водой… Повернуться негде! По двору сновали худые грязные куры, пахло ужасно: навозом, гнилью, чем-то давно протухшим и затхлым.

Из дома на мой зов вышла пожилая дама с пышной «бабеттой» на голове и в роскошном шелковом халате. В руках дама держала ужасно длинные вязальные спицы. С удивлением я отметила, что у ее вязания было примерно шесть рукавов и одна штанина. Спросить, на кого это вяжется, я так и не решилась.

— Здравствуйте, Анна Владимировна! — сказала я приветливо. — Я знакомая вашей племянницы.

— Здравствуйте, — ответила она с ответной улыбкой на губах. — Заходите в дом!

Воспользовавшись приглашением, я заметила, что и внутри дома царило запустение. Пахло прогорклым подсолнечным маслом, везде валялись вещи вперемешку с немытой посудой и садовым инвентарем. А половину кухни, куда я заглянула любопытным глазом, занимала обширная и весьма полная коллекция пустых бутылок из-под водки и других алкогольных напитков. Боже, неужели дама вылакала все это сама? Неудивительно, что у нее галлюцинации!

Я начала разговор издалека. Дескать, вот, хорошая девушка — племянница хозяйки. Анна Владимировна согласилась со мной. Она совсем не удивилась моему визиту, не спросила о его цели. Мы просто сели на заваленный неглаженным постельным бельем и старыми газетами диван и стали болтать. Точнее, больше говорила хозяйка. Анна Владимировна считала себя глубоко больным человеком, и психика была еще не самым слабым звеном в цепи ее смертельных заболеваний. Ей было лет пятьдесят, а у Кострова она лечилась уже лет десять.

— А вот раньше, — сообщила она мне доверительно, — в больнице всем подряд хероин кололи. Ага! Вот моей племяннице, Вике, лучше бы хероину поколоть. Она бы и отошла.

Анна Владимировна поставила на меня широко раскрытые, искренние до безумия глаза. Я немного испугалась, но смело спросила:

— Героин?! И вам кололи?

Анна Владимировна обрадовалась моему вопросу, как голубь хлебным крошкам:

— Не-е, я не далась! Мене этот хероин ни к чему: сплю я хорошо, не плачу, ничего! Я другим болею!

— Чем? — Мой вопрос был расценен не как бестактность, а как повод излить душу.

— Мерещится разное! — откровенно призналась собеседница, поправляя свою неимоверную «бабетту». — Одно время прям покойники в глаза лезли! Даже в больнице. Привезли меня в палату, а я покойников видеть стала. Раньше только мужа свово, а в больнице и мужика, и бабу, и девку, и того, что брюхо себе вспорол!

Неужели она совсем спятила? Вот и поговорила с женщиной, знавшей мою маму. Анна Владимировна, не обращая внимания на мое разочарование, продолжала:

— Сначала только я видела, а потом и она.

— Кто это, она?

— Да женчина лежала там. Ага! Рисовала все.

Хорошо, хоть что-то помнит!

— Художница? — уточнила я. — Рита?

— Ага, — без удивления согласилась хозяйка.

— Когда это было?

— Да лет пять прошло. — Анна Владимировна закончила рядок в своем вязании и начала следующий. — Мне тогда плохо было-о, ужас! Только Евгений Семенович, доктор в больнице, помог. Сказал, что мне померещилось и Рите тоже. Она ушла домой и повесилась. Совсем сумасшедшая была! Спрашивала у меня, что я видела. Сказала мне, что на картине кровь, и кровь эта из брюха того психа, что в кабинете Евгения Семеновича порезал себя. Ага! Только не было того психа. Это мне померещилось!

Я была будто парализована. Мама видела кровь человека, который сделал себе харакири в кабинете Кострова! Она и дама в халате видели то, что скрывал Евгений Семенович. Ведь массовых галлюцинаций не бывает! Анна Владимировна — настоящая сумасшедшая, и Костров смог убедить ее, что это было видение, а вот мама… Я убью Кострова!

Но для начала надо найти хоть что-нибудь, хоть какое-то материальное доказательство своей правоты. Где это мама могла увидеть кровь?

— Анна Владимировна, — обратилась я к вязальщице, — а вы-то что видели?