Ферро Марк
Шрифт:
В духе «великой идеи» Гапон составил петицию к царю, в которой рабочие обращались к нему за защитой и просили провести ожидаемые от него справедливые реформы. В этом обращении смешались требования, горячность чувств и вера. В нем также прочно перемешивались такие понятия, как служение народу, православие, Святая Русь, любовь к царю и восстание-революция, которая спасла бы общество от социализма.
За три дня под петицией-прошением собрали более 150 тысяч подписей. В ней приводились вперемешку либеральные, народнические и марксистские аргументы. Однако в целом тон прошения был выдержан в духе Святой Руси. 100 миллионов мужиков говорили ее голосом…
«Государь!
Мы, рабочие и жители города С.-Петербурга разных сословий, наши жены, дети и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, Государь, искать правды и защиты.
Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.
Мы и терпеливы, но нас толкают все дальше и дальше в омут нищеты, бесправия и невежества; нас душат деспотизм и произвол, мы задыхаемся. Нет больше сил, Государь! Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук.
И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не начнем работать, пока они не исполнят наших требований. Мы немного просили — мы желали только того, без чего не жизнь, а каторга, вечная мука.
Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсудили наши нужды. Но и в этом нам отказали. Нам отказали в праве говорить о наших нуждах, находя, что такого права за нами не признает закон. Незаконными также оказались наши просьбы: уменьшить число рабочих часов до 8-ми в день; устанавливать цену на нашу работу вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией заводов; увеличить чернорабочим и женщинам плату за труд до одного рубля в день, отменить сверхурочные работы, лечить их внимательно и без оскорблений, устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега, копоти и дыма.
Все оказалось, по мнению наших хозяев и фабрично-заводской администрации, противозаконно, всякая наша просьба — преступление, а наше желание улучшить наше положение — дерзость, оскорбительная для них.
Государь, нас здесь многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, а в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, даже говорить, думать, собираться, обсуждать наши нужды, принимать меры к улучшению нашего положения.
Нас поработили и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии. Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса и народа, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть забитого, бесправного, измученного человека — значит совершить тяжкое преступление. Весь народ, рабочие и крестьяне, отдан на произвол чиновничьего правительства, состоящего из казнокрадов и грабителей, не только совершенно не заботящихся об интересах народа, но попирающих эти интересы. Чиновничье правительство довело страну до полного разорения, навлекло на нее позорную войну, все дальше и дальше ведет Россию к гибели. Мы, рабочие и народ, не имеем никакого голоса в расходовании взимаемых с нас огромных поборов. Мы даже не знаем, куда и на что деньги, собираемые у обнищавшего народа, уходят. Народ лишен возможности выражать свои желания, требования, участвовать в установлении налогов и расходовании их. Рабочие лишены возможности организовываться в союзы для защиты своих интересов.
Государь! Разве это согласно с божьими законами, милостью которых ты царствуешь? И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть, умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты — эксплуататоры рабочего класса и чиновники-казнокрады, грабители русского народа.
Вот что стоит перед нами, Государь, и это-то нас и собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбросить с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение.
Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы, они направлены не ко злу, а к добру как для нас, так и для тебя, Государь. Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения. Россия слишком велика, нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо народное представительство, чтобы сам народ помогал и управлял собой. Ведь ему только известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощи, прими ее, повели немедленно, сейчас представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель — пусть все, где бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в Учредительное собрание проходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов.
Это самая главная наша просьба, в ней и на ней зиждется все, это главный и единственный пластырь для наших ран, без которого эти раны сильно будут сочиться и быстро двигать нас к смерти.
Но одна мера все же не может залечить наших ран. Необходимы еще и другие, и мы прямо и открыто, как отцу, говорим тебе, Государь, о них от лица всего трудящегося класса России.
I. Меры против невежества и бесправия русского народа.
1) Немедленное освобождение и возвращение всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспорядки.
2) Немедленное объявление свободы и неприкосновенности личности, свобода слова, печати, свобода собраний, свобода совести в деле религии.
3) Общее и обязательное народное образование на государственный счет.
4) Ответственность министров перед народом и гарантии законности правления.
5) Равенство перед законом всех без исключения.
6) Отделение церкви от государства.
II. Меры против нищеты народной.
1) Отмена косвенных налогов и замена их прямым прогрессивным подоходным налогом.
2) Отмена выкупных платежей, дешевый кредит и передача земли народу.
3) Исполнение заказов военного и морских ведомств должно быть в России, а не за границей.
4) Прекращение войны по воле народа.
III. Меры против гнета капитала над трудом.
1) Отмена института фабричных инспекторов.
2) Учреждение при заводах и фабриках постоянных комиссий выборных рабочих, которые совместно с администрацией разбирали бы все претензии отдельных рабочих. Увольнение рабочего не может состояться иначе, как с постановления этой комиссии.
3) Свобода потребительско-производственных и профессиональных союзов — немедленно.
4) 8-часовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ.
5) Свобода борьбы труда с капиталом — немедленно.
6) Нормальная рабочая плата — немедленно.
7) Непременное участие представителей рабочих классов в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих — немедленно.
Вот, Государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к тебе. Лишь при удовлетворении их возможно освобождение нашей родины от рабства и нищеты, возможно ее процветание, возможно рабочим организоваться для защиты своих интересов от эксплуатации капиталистов и грабящего и душащего народ чиновничьего правительства.
Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию и счастливой и славной, а имя твое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу — мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда дальше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу… Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим ее!
Г. Гапон, священник. Вассимов, рабочий».В этот день царь находился в Царском Селе… Был ли он в курсе событий? Безусловно, так как все знали, что готовится большое прошение… Вплоть до Парижа, где дядя царя великий князь Павел Александрович задавался вопросом на обеде у Палеолога: почему царь не принимает делегацию забастовщиков? Вплоть до последнего офицера, вернувшегося из Маньчжурии, который узнал в поезде, подходящем к Петербургу, что «завтра будет революция».
В субботу, 8 января, Николай записал в своем дневнике: «Ясный морозный день. Было много дела и докладов. Завтракал Фредерикс. Долго гулял. Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120 000 чел. Во главе союза какой-то священник-социалист Гапон. Мирский приезжал вечером с докладом о принятых мерах».
Через несколько дней после манифестации, во время которой армия открыла огонь, убив 170 человек — отсюда Кровавое воскресенье — и ранив большое число рабочих, мирно шедших с иконами и с развевавшимися по ветру знаменами, чтобы обратиться к своему любимому царю, Николай выступил перед делегацией, тщательно подобранной для этого случая:
«Приглашая вас идти подавать мне прошение о нуждах ваших, они (изменники и враги нашей родины) поднимали вас на бунт против меня и моего правительства, насильно отрывая вас от честного труда в такое время, когда все истинно русские люди должны дружно и не покладая рук работать на одоление нашего упорного внешнего врага.
Стачки и мятежные сборища только возбуждают безработную толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и неповинные жертвы.
Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить, но имейте терпение. Вы сами по совести понимаете, что следует быть справедливым и к вашим хозяевам и считаться с условиями нашей промышленности. Но мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах — преступно…
Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их».
9 января царь, находившийся в Царском Селе, записал в своем дневнике: «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь».
10 января он отмечает: «Сегодня особых происшествий в городе не было… Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрой… Для объединения действий по прекращению беспорядков в Петербурге решил назначить ген.-м. Трепова генерал-губернатором столицы и губернии».
И наконец, 19 января: «…Затем принял депутацию рабочих от больших фабрик и заводов Петербурга, которым сказал несколько слов по поводу последних беспорядков».
Он прощал свой народ, восставший против него. Но его народ не простил его.
Глава вторая
Самодержавие против общества
Кровавое воскресенье положило конец мифу о царе-батюшке, от которого не может исходить зло. В течение долгого времени народ считал, что между ним и царем стоит дворянство. Поэтому к нему невозможно приблизиться, с ним невозможно поговорить. Но настанет день, когда народ и царь смогут наконец понять друг друга…
Тем, кто со знаменами в руках пришел к своему любимому царю с просьбой, чтобы поговорить с ним, ответили ружейной стрельбой.
А ведь вера в царя действительно существовала, и, когда народ восстал, он выступил не против Его персоны, а против его клевретов, что приводило в свое время в бешенство Герцена: «Ты ненавидишь помещика, ненавидишь подьячего, боишься их — и совершенно прав; но веришь еще в царя и архиерея… Не верь им. Царь с ними, и они его».
У крестьян были все основания проводить такое различие: они знали, что только на землях Николая I были проведены реформы и часть его крепостных была освобождена от крепостной зависимости, но никто из дворян не последовал этому примеру. Они знали также, что крупную реформу провел Александр II — царь-освободитель, который дал крестьянам свободу, однако его чиновники потребовали, чтобы крестьяне заплатили за землю, на которой они трудились. Просвещенные люди, которых в России называли «обществом» в противоположность «народу», говорили с иронией о «наивном монархизме». Однако мужики не были столь наивными: почитание царя и преклонение перед ним в какой-то мере ставило их под его защиту, и они могли безнаказанно действовать от имени царя против своих владельцев и дворянства в целом. Это удавалось им со временем все меньше и меньше, так как на протяжении XIX века бюрократия и армия все туже стягивали сети централизации — чему помогали железные дороги, — парализуя их действия. Этому медленному процессу изменений дало толчок Кровавое воскресенье своим взрывным и, увы, слишком кровавым актом.
После 1905 года крестьяне уже не говорят, что они действуют «от имени царя». Однако миф еще в какой-то мере продолжал жить: эти же крестьяне, надев на себя солдатские шинели, стреляли в рабочих, в прошлом таких же крестьян, как и они сами.
Бывший большевик Григорий Алексинский, примкнувший в 1914 году к социал-патриотам, вспоминает слова Максима Горького, произнесенные им после событий 1905 года:
«Если бы я был русским царем, я сумел бы сделать так, чтобы навечно закрепить абсолютную монархию. Я поехал бы в Москву, появился бы на белом коне в окружении своей свиты перед Кремлем и сказал бы:
— Созовите сюда немедленно московский народ. А когда народ соберется, сказал бы ему: «Дети мои, вы недовольны моими министрами, сановниками и богачами, которые вас грабят и притесняют. Так вот, я, ваш царь, буду здесь перед вами судить этих грабителей и злодеев». И, выслушав жалобы народа, я прикажу без всякого суда отрубить здесь же, на площади, несколько голов. И я заверяю вас, что впредь мне не придется бояться никаких покушений. Народ защитит меня лучше всякой охраны» [10] .
10
Перевод с французского. — Прим. ред.